Стоя на 20-градусном морозе и слушая ораторов из Российской коммунистической рабочей партии, я ловил себя на мысли, что не хочу, чтобы когда-нибудь они взяли власть.
Пример Петрухи
Я очень люблю читать монографии по истории революционного и рабочего движения. Обожаю читать воспоминания революционеров. Эти книги погружают меня в другой мир – в мир, где действуют настоящие рабочие активисты, где идеологи социализма спорят между собой, а массы решают – кого поддержать, где жизнь наполнена настоящей политикой, а не чахлой симуляцией. Иногда я сам мысленно начинаю жить в мире прошлого. Это очень увлекательные путешествия! И тем мне тяжелее возвращаться в реальный мир… Вырождение левого движения и левой идеи зашло слишком далеко. Левое движение больно, и эта болезнь выедает его изнутри. В России, чтобы убедиться в этом, достаточно сходить на митинг приверженцев коммунизма. Это забавные люди. В них сочетается то, что Ленин называл «комчванством» — мол, они всё понимают, как надо, зрят в корень – с нарочитым быдлячеством – мол, они люди от станка, от сохи, из мужицкой курилки. Конечно, коммунистическим ораторам далеко до токаря шестого разряда из Перми Валерия Трапезникова, агитирующего за Владимира Путина будто бы на волне передозировки психостимуляторами. Коммунистические ораторы больше напоминают восставших из ада. И дело не в их возрасте. За последние годы коммунистическое движение пополнилось молодёжью, которая всё чаще берёт слово, тесня старших товарищей на трибунах. И не в эстетике дело. Флагов с ликом Че Гевары в руках молодых людей на коммунистических митингах куда больше, чем стариков с портретами Сталина. Дело в ощущении замшелости. Если революционеры и рабочие активисты, о которых я читаю в книгах, отвечали на вызовы своего времени, то наши коммунисты напоминают реконструкторов, которые всерьёз поверили в свои роли.
Без всякого сомнения, болезнь усугубляется нежеланием правильно понять идеологию коммунизма с его ставкой на рабочий класс. Отрицая религию и идею Бога, коммунисты возводят на алтарь рабочего. Обличая социальное неравенство, коммунисты возвышают пролетария, как древние египтяне – фараона. А ведь это не имеет ничего общего с настоящим коммунизмом. Это – отрыжка советского «научного коммунизма», а также советского воспевания рабочего класса. Чем меньше в СССР осталось завоеваний Октябрьской революции, тем громче славословия в адрес «класса-гегемона». Часто не очень приятно наблюдать за рабочими, которые стали активистами левых организаций – они ведут себя как «более равные», как будто они своим приобщением к левой организации «снизошли» до интеллигентов, которые её создали. А левые интеллигенты рады лебезить перед «сознательным рабочим», представителем «класса-гегемона».
А в книгах, которые я читаю, написано о братстве, которое царило в революционных организациях прошлого, или, по выражению Ленина, об «атмосфере товарищеского доверия». Рабочие революционеры, понимая, что товарищи из интеллигенции пожертвовали очень многим ради борьбы за социализм – карьерой, семейными связями, достатком – уважали их. Благодаря интеллигентам тогдашние рабочие активисты приобщались к политической культуре, да и к человеческой культуре вообще. «Пользуясь результатом предшествующей деятельности в народе, мне хотелось попытаться сплотить в одну организацию интеллигенцию и рабочих вместе; до сих пор все организации и организованные кружки были исключительно интеллигентские, теперь хотелось поставить революционное дело на более широкую, чисто народную почву, — вспоминал участник русского революционного движения 1870-х годов, народник Иван Спиридонович Джабадари. – Работа в среде петербургских рабочих Синегуба, Чарушина, Кравчинского, Кропоткина, Шишко, Рогачёва и других не осталась бесплодной, и, хотя их уже не было (они были арестованы или скрылись), но занятия с рабочими продолжались довольно деятельно другими. На Лиговке, недалеко от Воздвиженской церкви, существовала ещё тогда артель рабочих, преимущественно заводских и железнодорожных, артель эту посещали несколько интеллигентов, занимаясь с рабочими после работ, часов в 8-9 вечера; они преподавали главным образом школьные предметы, и, несмотря на усталость, рабочие с замечательным вниманием относились к этим занятиям». Лишь один «выдающийся член Воздвиженской артели – Пётр Алексеев», «довольно словоохотливый в своей среде», «проявлял необыкновенную сдержанность в теоретических спорах» с революционными активистами из интеллигенции, изредка вставляя «какие-нибудь иронические замечания».
Джабадари и его товарищам казалось, что Пётр Алексеев им не доверяет. «И это немало озабочивало нас, так как в центральном рабочем ядре он должен был занять видное место», — признаётся Иван Спиридонович. Однажды между Петром Алексеевым и будущим «народовольцем» Михаилом Грачевским, которого Джабадари называет «в высшей степени деятельным интеллигентным рабочим», произошла стычка. Алексеев грубо оскорбил Грачевского. «Грачевский показал себя замечательно благородным. “Я прощаю тебе это оскорбление во имя того дела, которому отдаю свою жизнь”, — спокойно и серьёзно сказал он Петру Алексееву; эти слова настолько потрясли Петра Алексеева, что он прослезился и горячо обнял Грачевского; с тех пор между ними уже не было недоразумений», — рассказывает Джабадари. Вскоре Пётр Алексеев занял центральное место в организации под названием Русское социально-революционное братство (Р.С.Р.Б.). Когда активистов Р.С.Р.Б., включая Ивана Джабадари и Петра Алексеева, арестовала охранка, именно Пётр Алексеев вызвался от имени товарищей произнести речь на суде. «Имея в виду, что организация наша носит характер преимущественно рабочий, явилась необходимость, чтобы речь была услышана судом и публикой из уст не интеллигента, а самого рабочего», — вспоминает Джабадари. Иван Спиридонович признаёт, что Пётр Алексеев «по начитанности и образованности уступал многим другим рабочим, участвовавшим в этом процессе» («процессе 50-ти», который проходил в марте 1877 года в Санкт-Петербурге — Д.Ж.), но зато обладал «сильным характером, упрямой энергией и могучим голосом».
«Итак, выбор наш пал на Петра Алексеева; ему в общих чертах намечено было, о чём говорить, и предложено было, чтоб он сам написал свою речь; он её написал в главных чертах так, как она была произнесена на суде и как она появилась в печати; когда он передал её мне на просмотр, я исключил некоторые длинноты, исправил грамматические ошибки, вот и всё; в окончательной редакции речь была просмотрена и другими членами организации, Чикоидзе, Цициановым, некоторыми женщинами, которые сидели рядом со мной и Петром Алексеевым на суде. Затем я просил Петра, чтоб он заучил речь наизусть, как отче наш, и декламировал бы её у себя в камере; он выучил её и читал на память мне и Чикоидзе, — вспоминал Джабадари. На суде Пётр Алексеев сидел между Джабадари и Чикоидзе, который держал перед собой запись речи, «на случай, если бы Петруха сбился». «Действительно, в середине речи, при глубоком молчании всех, когда и суд, и публика, и в особенности подсудимые слушали его с затаённым дыханием, вдруг Пётр на мгновение запнулся и остановился; я положительно обмер от этой паузы, которая мне показалась вечностью, но Петруха, сказав почему-то “виноват”, пошёл дальше и блестяще закончил речь при громких аплодисментах публики», — рассказывает Джабадари. «Русскому рабочему народу остаётся только надеяться на самих себя и не от кого ожидать помощи, кроме как от одной нашей интеллигентной молодёжи… Поднимется мускулистая рука миллионов рабочего люда и ярмо деспотизма, ограждённое солдатскими штыками, разлетится в прах» – эти слова Петра Алексеева Ленин назвал пророческими. Хорошо бы…
Зазеркалье махаевщины
Я специально подробно остановился на истории политического становления Петра Алексеева, чтобы показать, что он смог стать тем, кем он стал и войти в историю социалистического и рабочего движения исключительно благодаря помощи товарищей из интеллигенции. В настоящей революционной организации активисты не делятся на первый сорт и второй в зависимости от их социального происхождения. В такой организации на первом месте стоит принцип общего дела.
Сам по себе рабочий класс не является носителем социальной и политической истины. Часто, наоборот, он разделяет самые дремучие предрассудки обывателей, а то и реакционеров. Это видно на примере того же токаря 6-го разряда из Перми Валерия Трапезникова, разоряющегося (и разоряющего) на митингах за Путина. Или ткачихи 5-го разряда из Иванова Елены Лапшиной, которая в 2008-м на съезде «Единой России» умоляла Владимира Путина остаться на третий срок. «Согласно законам политической экономии, отчуждение рабочего в его предмете выражается в том, что чем больше рабочий производит, тем меньше он может потреблять; чем больше ценностей он создаёт, тем больше он сам обесценивается и лишается достоинства; чем лучше оформлен его продукт, тем более изуродован рабочий; чем культурней созданная им вещь, тем более похож на варвара он сам; чем могущественнее труд, тем немощнее сам рабочий; чем замысловатей выполняемая им работа, тем большему умственному опустошению и тем большему закабалению природой подвергается сам рабочий», — писал Карл Маркс в «Экономическо-философских рукописях 1844 года». При капитализме, доказывал Маркс, «удел рабочего – слабоумие, кретинизм».
Поэтому рабочим так важно учиться у образованных товарищей, а не стучать «рабочей костью». Тем более что в нашей стране до недавнего времени не было разделения на образованных баричей и тягловое сословие. В советские годы выходцы из рабочих семей и, тем более, сами рабочие имели преимущество при поступлении в вузы. Их либо вообще брали без экзаменов, по рабочей путёвке, либо они шли вне конкурса. Ведь СССР был пусть и обюрокраченным, но рабочим государством. А детям из семей интеллигенции приходилось отстаивать своё право на высшее образование. Я, например, чтобы без проблем поступить на исторический факультет, вначале пошёл служить в армию, и служил я не в штабе «писаришкой», а в военной разведке – в частях особого назначения ГРУ. И только благодаря тому, что я зарекомендовал себя неплохим солдатом, командиры выписали мне направление на поступление в университет вне конкурса. Так что тем рабочим, которые перевалили через 40-летний рубеж, грех выпячивать своё классовое положение. Если бы они хотели бы получить образование, они бы его получили, причём с гораздо меньшими сложностями, чем я – выходец из интеллигентской семьи. Сейчас, конечно, ситуация иная. Буржуазное государство делает всё, чтобы образование стало уделом отпрысков богачей. Ещё в 90-е годы многие ребята не смогли учиться, так как были вынуждены зарабатывать на хлеб. К поколению, чья молодость пришлась на 90-е, принадлежит большинство лидеров боевых профсоюзов. А вот «партийные рабочие», перед которыми и лебезят партийные активисты из ИТР и интеллигенции, — это, как правило, «молодёжь позднего СССР» с его «яростными стройотрядами». Да и Валерий Трапезников, токарь 6-го разряда из Перми, как и ткачиха 5-го разряда Елена Лапшина из Иванова, по всей видимости, не получили высшее образование по причине природной тупости и лени.
Кстати, социальная спекуляция на пролетарском происхождении чужда традициям русского революционного движения. Даже Ленин, лидер марксистской партии большевиков, боролся за то, чтобы активисты партии становились профессиональными революционерами независимо от того, из какого класса они вышли. И лишь после смерти Ленина, когда началось бюрократическое вырождение рабочего государства, сталинская фракция произвела «ленинский набор» в партию. «Воспользовавшись смертью Ленина, правящая группа объявила «ленинский набор». Ворота партии, всегда тщательно охранявшиеся, были теперь открыты настежь: рабочие, служащие, чиновники входили в них массами. Политический замысел состоял в том, чтобы растворить революционный авангард в сыром человеческом материале, без опыта, без самостоятельности, но зато со старой привычкой подчиняться начальству. Замысел удался. Освободив бюрократию от контроля пролетарского авангарда, «ленинский набор» нанёс смертельный удар партии Ленина. Аппарат завоевал себе необходимую независимость. Демократический централизм уступил место бюрократическому централизму. В самом партийном аппарате производится теперь, сверху вниз, радикальная перетасовка. Главной доблестью большевика объявляется послушание», — объясняет Лев Троцкий смысл «ленинского призыва» в работе «Преданная революция».
Организацию социалистов-революционеров нельзя построить в стороне от рабочего классе и без рабочего класса, но и под рабочим классом её тоже не построить. Однако время от времени в левой среде оживает вульгарная махаевщина (напомню, что сто лет назад был такой польский анархист Ян-Вацлав Махайский, который утверждал, что рабочий класс эксплуатируется «всем образованным обществом», а революционная интеллигенция только и мечтает, что «подчинить себе рабочий класс и жить за его счёт»).
Если власть возьмут люди, которые зазеркалят социальные расклады буржуазного государства, ничего хорошего не выйдет. Никакого социального равенства не будет, да и братства тоже. О свободе я даже не заикаюсь, учитывая, что большинство организаций коммунистического толка открыто заявляют о приверженности идеологии сталинизма. Такие люди, как я (да, о себе я думаю тоже), которые зарабатывают на жизнь либо преподаванием, либо созданием интеллектуальных продуктов, вновь будут в числе изгоев. Конечно, здорово, если вновь на досках почёта появятся портреты токарей и слесарей шестого разряда и передовиков производства. Людей труда нужно почитать. Но нужно понимать, что труд – это широкое понятие. И социальное значение слова «рабочий» претерпело значительные изменения с того времени, когда жил Пётр Алексеев. Но наши коммунисты, глядя на мир через очки сталинизма, этого не понимают и не хотят понимать. И поэтому я не хочу, чтобы они пришли к власти.
Борьба за место… в истории
Что касается демократических левых, то их приход к власти в России пока следует рассматривать лишь в теоретическом и гипотетическом аспектах. Легче всего было бы их назвать шайкой неудачников и на этом успокоиться. Параллельно с предвыборной кампанией в России разворачивается кампания по выборам президента Франции. Если французские демократические левые давно определились со своей позицией по выборам и даже выдвинули из своей среды кандидатов на главный пост в государстве, то наши демократические левые всё ещё спорят, что делать, а до выборов остаётся всего месяц. Понятно (прежде всего, самим французским товарищам), что французские крайне левые кандидаты не имеют шансов выйти во второй тур, но, наверное, это им и самим не надо. Они ввязались в этот политический процесс, чтобы не упустить лишний шанс донести свои идеи до населения. А наши леваки надувают щёки, заседая на конференциях-междусобойчиках. Но от их позиции мало что зависит. Даже ещё меньше, чем от позиции либералов. Те держат под контролем ряд СМИ, и власть это учитывает. А леваки – это отпетые маргиналы. И главная их задача – вырваться из политической изоляции и доказать людям, что их идеи и предложения достойны общественного обсуждения. Предвыборная кампания создаёт для этого условия. Одно дело обращаться к людям с листовкой за всё хорошее против всего плохого, а другое дело – объяснять населению свою позицию по выборам.
А выбор позиций по выборам невелик. Либо бойкот, либо поддержка левых кандидатов, а их всего два. Бойкот имеет смысл тогда, когда он носит действенный и массовый характер. Если бы какой-нибудь рабочий коллектив перекрыл подходы в избирательный участок, расположенный на их предприятии, и объяснил бы смысл акции – да, это был бы бойкот. Если бы учителя не бежали за открепительными талонами, а в день выборов оцепили здание своей школы – это тоже было проявлением политической позиции. Но если Толян и Колян с жёнами проведут день выборов за просмотром телепередач и распитием пива – это с их стороны будет не бойкотом, а проявлением политического безразличия, которое выгодно нынешней власти. Значит, демократическим левым надо поддержать того из левых кандидатов, чья предвыборная программа совпадает с их минимальными требованиями: бесплатное образование, здравоохранение, расширение прав независимого рабочего движения, политическая реформа. А это программа Сергея Миронова – лидера «Справедливой России». Но надо обязательно объяснять людям, что мы призываем отдать голоса не за личность кандидата, а за эти пункты его программы, чтобы показать власти своё отношение к её неолиберальной человеконенавистнической грабительской политике. Проще говоря, демократическим левым сейчас важно использовать момент, когда массовый интерес к политике повышен, для того, чтобы завязать связи с возбуждёнными массами, а не для того, чтобы не продаться. Может быть, эти связи с массами удастся использовать в строительстве новой демократической социалистической партии. Да и продаться-то не получится. Потенциальные покупатели раскошеливаться не спешат, прекрасно видя, что крайне левых мало и представляют они только себя. И действительно, на что способны крайне левые? Провести малочисленный пикет, раздать небольшое количество листовок и оповестить о своей позиции в Сети. Вот, собственно, и всё. Участие в предвыборной кампании нужно им самим, а системные левые кандидаты и без них обойдутся.
Но в среде демократических левых всегда найдутся люди, которые мыслят глобально, заглядывая далеко вперёд. Стратегическое мышление предполагает готовность жертвовать тактическими возможностями ради перспективы, выигрыша в будущем, реализации долгосрочных целей. «Если бы Ленин в 1914 или 1917 году метался бы между различными группами элиты в поисках покровителя, менял свои позиции, стремясь вписаться в очередную волну общественного настроения, превращался бы то в “оборонца”, то в “пораженца”, в зависимости от того, что на данный момент понравится публике, объединялся бы с кем попало, лишь бы на пять человек нарастить численность своей организации, то наверняка русскую революцию возглавил бы кто-нибудь другой. Кстати, мечущихся, договаривающихся и учитывающих общественное мнение и в те времена было немало. Но мы их имён не помним. В отличие от Ленина.
Да, способность к компромиссу – часть искусства политики. Да, умение делать уступки – достойная черта, украшающая взрослого, отвечающего за себя человека. Да, тактическая линия, как писал ещё Григорий Водолазов, складывается из тактических зигзагов. Но всё это работает лишь тогда, когда перспектива чётко прорисована, и мы перед каждым своим шагом задаёмся вопросом о том, куда он должен и может привести. Мы то и дело ошибаемся, исправляем себя… но идём вперед», — пишет, например, Борис Кагарлицкий, который, ставя мне в упрёк то, что я «заполняю Интернет» призывами поддержать на выборах Сергея Миронова, называет меня «анархистским публицистом». Видимо, для пущего эффекта – вот, мол, до какого прагматизма радикал докатился… Я привык к тому, что ленивые журналисты по старинке называют меня анархистом, несмотря на то, что я порвал с анархизмом ещё летом 1990 года. Но когда товарищи так небрежны, это вызывает удивление. Кстати, Кагарлицкий, наверное, не знает, что есть умники, которые меня величают «фашистским публицистом», а то и просто – «фашистом» за то, что я активно участвовал в строительстве запрещённой ныне НБП.
Борис Юльевич, обличая беспринципные игры радикалов в политический прагматизм, мрачных красок не жалеет: «Станет ли сегодняшний выигрыш от удачной сделки их завтрашним политическим капиталом или наоборот обременит их ненужными проблемами, в том числе и моральными, это никого не волнует, потому что никто не думает в таких категориях. Нет, они не отказываются от высоких целей, они просто живут по иной логике. Идеалы и принципы – сами по себе, а грешная реальность сама по себе. Потому, если нет революции, то нет и необходимости в принципиальности и последовательности. Реализм оказывается тождественен с беспринципностью, причём с беспринципностью заведомо бессмысленной, поскольку ни один из тактических компромиссов не связан с какой-либо стратегической перспективой».
Я очень хочу, чтобы будущие поколения социалистов и людей доброй воли помнили Бориса Юльевича Кагарлицкого, как мы сейчас помним Ленина. Только не думаю, что для этого достаточно, чтобы все мы время от времени собирались под его началом на конференции с громкими названиями, даже если эти конференции будут проходить в приятных местах, а после них будут кормить сытным обедом за счёт организаторов. Конечно, если Борис Юльевич издаст ещё несколько книг по вопросам мира и социализма, то у него появляется неплохой шанс окончательно вписать своё имя в историю. Но что делать остальным – тем, кого природа обделила талантом?
Пусть обо мне, прагматике и оппортунисте, для которого принцип «всё или ничего» «в каждый данный момент» оборачивался тем, что я выбирал «ничего» и оказывался помехой на пути революционного движения, занимая объективно антиреволюционные позиции, будущие поколения не вспоминают. Меня не любят, а мне плевать! Для меня главное, что никто из ныне живущих не посмеет высмеять меня за то, что я «в каждый данный момент» прятался за абстрактными химерами революционного морализма. Для меня социализм – это каждодневная практика общего дела, а не вечные, и от этой своей вечности – пошлые, рассуждения о «самостоятельной левой повестке». И я бы очень не хотел, чтобы демократические левые в том состоянии, в котором они находятся сейчас, имели какое-нибудь влияние. Интриговать, кляузничать, обличать – это всё, что они умеют делать. Настоящее социалистическое движение появится в России ещё нескоро. Но начинать его создавать нужно уже сейчас.
Оппортунист пытается обличать оппортунистов. Смешно.