«Настроение трёх тысяч с лишним людей, заполнивших зал, было определённо приподнятое; все молча чего-то ждали. Публика была, конечно, рабочая и солдатская по преимуществу. Но было видно немало типично мещанских фигур, мужских и женских…
Как будто бы овация Троцкому прекратилась раньше времени – от любопытства и нетерпения: что он скажет?.. Троцкий немедленно начал разогревать атмосферу – с его искусством и блеском. Помню, он долго и с чрезвычайной силой рисовал трудную (своей простотой) картину окопной страды. У меня мелькали мысли о неизбежном несоответствии частей в этом ораторском целом. Но Троцкий знал, что делал. Вся суть была в настроении. Политические выводы давно известны. Их можно и скомкать – лишь бы сделать это с достаточной рельефностью.
Троцкий их сделал… с достаточной рельефностью. Советская власть не только призвана уничтожить окопную страду. Она даст землю и уврачует внутреннюю разруху. Снова были повторены рецепты против голода: солдат, матрос и работница, которые реквизируют хлеб у имущих бесплатно и отправят в город и на фронт… Но Троцкий пошёл и дальше в решительный День Петербургского Совета:
– Советская власть отдаст всё, что есть в стране, бедноте и окопникам. У тебя, буржуй, две шубы – отдай одну солдату, которому холодно в окопах. У тебя есть тёплые сапоги? Посиди дома. Твои сапоги нужны рабочему…
Это были очень хорошие и справедливые мысли. Они не могли не возбуждать энтузиазма толпы, которую воспитала царская ногайка… Как бы то ни было, я удостоверяю в качестве непосредственного свидетеля, что говорилось именно так в этот последний день.
Вокруг меня было настроение, близкое к экстазу. Казалось, толпа запоёт сейчас без всякого сговора и указания какой-нибудь религиозный гимн… Троцкий формулировал какую-то общую краткую резолюцию или провозгласил какую-то общую формулу, вроде того, что “будем стоять за рабоче-крестьянское дело до последней капли крови”.
Кто – за?.. Тысячная толпа, как один человек, подняла руки. Я видел поднятые руки и горевшие глаза мужчин, женщин, подростков, рабочих, солдат, мужиков и типично мещанских фигур. Были ли они в душевном порыве? Видели ли они сквозь приподнятую завесу уголок какой-то “праведной земли”, по которой они томились? Или были они проникнуты сознанием политического момента под влиянием политической агитации социалиста?.. Не спрашивайте! Принимайте так, как было…
…Несметная толпа держала руки. Она согласна. Она клянётся…»
Я прошу прощения за то, что привёл такой большой отрывок из воспоминаний социалиста Николая Суханова о русской революции. Но мне кажется, что это стоит знать – как выступал Лев Троцкий накануне Октябрьской революции (митинг проходил в Народном доме на Петроградской стороне). Что касается меня, то я всё время вспоминал об этом рассказе Суханова, читая программы и интервью левых кандидатов в Координационный Совет оппозиции. Это было очень скучное чтение. Нет, все левые кандидаты говорили то, с чем я согласен, если не на 90, то на 80 процентов. Если бы меня спросили «А что вы конкретно предлагаете?», я бы повторил многое из того, что написано в программах левых кандидатов в КС. Я за то, чтобы сделать бесплатными образование (остановить реализацию ФЗ № 83) и медицинское обслуживание; я за то, чтобы развивать ячейки прямой демократии, например, студенческое самоуправление; я за народный контроль над экономикой и за национализацию её ключевых отраслей… Один из образчиков такой левой правильности – интервью активистки Российского социалистического движения (РСД) Изабель Магкоевой. Я готов подписаться почти под каждым её словом, лишь её рассуждения о «женском вопросе» кажутся мне слишком прямолинейными, кондовыми, будто она начиталась брошюр феминисток, которые всё ещё живут во времена мадам Бовари. Правда, я полностью согласен с мнением Изабель, что Россия – самая патриархальная страна Европы, где почти каждый человек – двуногий предрассудок.
Но я ставлю себя на место молодого человека, например, своего младшего сына-первокурсника, и спрашиваю себя: «Стал бы я сторонником людей, которые вроде бы высказывают правильные мысли, но при этом не пытаются заглянуть за горизонт – чтобы я увидел “уголок какой-то праведной земли”?» Да, среди тех, кого мой хороший знакомый Алексей Цветков, писатель и публицист, как и я — бывший национал-большевик, называет «новыми красными», много музыкантов, художников и поэтов, но нет главного, что зажигает сердца и пробуждает душевный порыв (простите за пафос), описанный Николаем Сухановым – нет поэзии. Эти самые «новые красные» неспособны перевести художественный жест в политический. Их социализм отдаёт бухгалтерским учётом и контролем. Да, то, что социализм есть учёт и контроль, написал Ленин. Я это прекрасно знаю, и тоже согласен с этим. Но поэты, которые жили в России, когда Ленин возглавлял Совнарком, слышали в его декретах «игуменский окрик». А нынешние российские леваки умеют лишь умничать. Они боятся выйти за рамки «научности» и оседлать тигра иррациональности.
Вообще-то Алексей Цветков написал очень забавный текст. Он противопоставляет «новых красных», которые «готовятся покончить с опасным и популярным мифом о “естественности” капитализма и его безвариантности», «новым левым», чьей «судьбой оказался постоянный дрейф в сторону богемных экспериментов с сознанием, языком, поведением, созданием микрогрупп, закрывающихся от общества и презирающих окружающих за конформизм». Всё это верно. Но среди кодов, по которым «новые красные» опознают друг друга, Цветков называет всё, что включает в себя «западная антибуржуазная контркультура: от хиппи до киберпанка». А эта культура – главная «новая левая» отличительная черта. Но да ладно. Я сейчас не об этом, а о поэзии, переведённой в политические тексты и заявления.
Помню, в начале 90-х годов я, по просьбе товарищей из французской организации “Lutte Ouvriere”, редактировал переводы с французского языка выступления представительницы этой организации Арлетт Лагийе, которые назывались «Коммунизм остаётся будущим мира» и «В коммунистическое будущее человечества – с доверием!». Редактировал и недоумевал, кто во Франции всерьёз воспринимает такие пафосные речи. Вот что, например, говорила Арлетт 14 февраля 1992 года в зале “Mutualite”(«Взаимопомощь»): «Пролетариат, придя к власти, отменит любые границы, любые барьеры, препятствующие движению людей и товаров. Вместе с тем он обеспечит всем народам, и не только тем, кто располагает ныне своим государством, полное право осуществить свою национальную жизнь, если они этого хотят и так, как они этого хотят. Планирование в масштабе материка и даже мира может существовать и действовать вместе с децентрализацией и с самыми широкими свободами и демократией, как на местном уровне, так и в масштабе регионов». Я сам слушал Арлетт в зале “Mutualite” за год до этого, она и тогда говорила приблизительно то же самое. Ещё больше у меня вызывало сомнение предложение товарищей “Lutte Ouvriere” распространять тексты речей Арлетт в России. Ведь в те годы всё ещё хорошо помнили, как почти на каждом доме висел плакат с надписью «Наше будущее – коммунизм!»
Мы всё-таки издали брошюры с выступлениями Лагийе – должен признаться, что это не помогло увеличить наши скромные ряды. Наверное, мы были плохими активистами-пропагандистами. Зато во Франции организация “Lutte Ouvriere” добилась заметных успехов. Так, на выборах президента Республики в 1995-м Арлетт получила 5,3% голосов. Почти 1 млн 700 тысяч французов поддержали человека, который убеждал их, что коммунизм остаётся будущим мира! Это немало. А через семь лет Арлетт собрала ещё больше голосов – 5,72%, выйдя на пятое место в общем зачёте претендентов на кресло президента.
Я киваю на пример Лагийе, чтобы показать, что, когда ты участвуешь в выборах, понимая, что не победишь, не надо бояться представлять свои идеи в полном объёме. Французы, отдавая Арлетт свои голоса, приобщались к её поэтической вере в коммунистический миф. На фоне разглагольствований оппортунистов, которые охотились за голосами мещан, речи Арлетт звучали как песни. Она знакомила французов с идеалом социализма, за который множество людей отдали свои жизни. Другое дело, если бы Лагийе имела хорошие шансы стать муниципальным депутатом. Тогда бы ей пришлось преобразовывать свои идеи в предложения, понятные «старым добрым французам».
Что решали выборы в Координационный совет оппозиции? В принципе, ничего. Когда в России снизу поднимется настоящая протестная волна, о существовании этого собрания мало кто вспомнит. И левым надо было участвовать в выборах не для того, чтобы убедить аудиторию Болотной площади в реалистичности левой программы перемен, а для того, чтобы познакомить общество со своим мифом, а главное – воодушевить им молодёжь, которая находится в поиске символа веры. Говоря о реформе ЖКХ или различных ФЗ, а также об абортах, контрацептивах и вегетарианстве, это сделать непросто. Но могли ли наши левые транслировать свой социальный миф? Весьма сомнительно. Они утратили способность верить в мифы и создавать их. Сейчас никто не толкает речи, как Троцкий. Левые идеи сегодня – это смертная скука: недовольный бубнёж, подкреплённый бухгалтерскими отчётами. Левая программа – это мечта… честного фининспектора. «Где наш взмыленный конь? Кто украл наш огонь?» Ещё немного, и леваки превратятся в объект насмешек. Наверное, левые провалились на выборах в КС оппозиции именно потому, что не смогли воодушевить тех, кто проснулся в декабре 2011 года.
P. S. Уверен, что мои оппоненты скажут: «Опять этот Жвания брюзжит, вечно он недоволен. Сам бы зарегистрировался для участия в выборах в КС и рассказывал людям мифы и сказки. Вот бы и посмотрели, сколько он собрал голосов. На Арлетт Лагийе кивать проще простого». Упрёк допустимый. Я мог бы участвовать в выборах КС оппозиции от имени Движения сопротивления имени Петра Алексеева. Однако я отказался от этой идеи, так как решил, что в связи с положением, которое сложилось в Движении сопротивления имени Петра Алексеева, с моей стороны будет неэтично выступать от имени всей организации. 21 октября 2012 года ДСПА перестало существовать. А раньше я не критиковал левых кандидатов, так как болел за них, и не хотел помешать им своей преждевременной критикой.
