Либералы прошлого, славные деятели Великой французской революции, противопоставляли равенство феодальной иерархии, которая за сотни лет прогнила настолько, что превратилась в нелепость.
Борьба за идею
«Все люди равны по природе и перед законом», — провозглашает якобинская Декларация прав человека и гражданина 1793 года. Правда, те, кто шёл дальше и боролся за равенство материальное, стали жертвами якобинского террора. Лидера «бешеных» (так называлось народное движение уравнителей), бывшего священника Жака Ру (Jacques Roux) — честнейшего человека, жившего в крайней нужде, — якобинцы обвинили в краже ассигнации, и тот, чтобы не стать их жертвой, заколол себя кинжалом. Максимилиан Робеспьер, лидер якобинцев, юрист по профессии и маньяк по призванию, не упускал случая обозвать Жака Ру и после его смерти, называя «подлым попом», «подлецом, желавшим возбудить опасные беспорядки против республики». Он выливал на Жака Ру грязь за его обличения лживого либерального равенства. «Одним богатым пошли на пользу эти четыре года революции, – говорил Жак Ру, выступая в Конвенте 25 июня 1793 года. – Нас притесняет теперь торговая аристократия, ещё худшая, чем аристократия дворянская, и мы не видим конца их прижимкам, так как цены на все товары растут в ужасающей пропорции. Пора, однако, положить конец этой борьбе, которую эгоизм ведёт против рабочего класса. Неужели собственность плутов важнее жизни людей?» Проповедники равенства «по природе и перед законом» выгнали Жака Ру из Конвента, провожая криками и угрозами, а затем, чтобы погубить «бешеного» священника, обвинили его в воровстве средств из казны революционного клуба «Кордельеров».
Тот, кто осмелится поставить под сомнение искренность идеологии либералов, рискует стать жертвой их самой фантастической и мерзкой лжи, клеветы, а также ёрничества. Но коммунисты, ещё задолго до рождения Карла Маркса, не боялись бросать вызов как поборникам феодальной иерархии, так и либералам, выдвигая на передний план принцип материального равенства. Для коммунистов, начиная с Томмазо Кампанеллы, равенство – это не фиговый листок на позоре угнетения и эксплуатации человека человеком, а базовая, онтологическая, установка. Они верят, что люди действительно равны от рождения, по природе и сути своей, а не просто перед законом. Основоположник анархо-коммунизма Пётр Алексеевич Кропоткин именно равенство называл воплощением справедливости. «Когда мы говорим: “не делай другим того, чего не желаешь себе”, мы требуем справедливости, сущность которой есть признание равноценности всех членов данного общества, а, следовательно, их равноправия, их равенства в требованиях, которые они могут предъявлять другим членам общества. Вместе с тем оно содержит и отказ от претензии ставить себя выше или “опричь” других, — объясняет Пётр Алексеевич в лекции о справедливости и нравственности. — Без такого уравнительного понятия не могло бы быть нравственности. Во французском и английском языках Справедливость и Равенство выражаются даже словами одного и того же происхождения: equite и egalite, equity и equality».
Правда, ортодоксальные марксисты высмеивали морализм «утопистов». «Не желания правят миром, но мир своими последовательными, неизбежными преобразованиями создаёт наши чувства, наши желания; то, что ещё называют нашим идеалом, — утверждал, например, французский социалист, основатель Рабочей партии Франции, Жюль Гед (Jules Guesde). По его мнению, «разум так мало руководит людьми, как и справедливость». «Справедливость и мораль меняют свой характер в зависимости от исторической эпохи, они находятся в соответствии с интересами господствующих классов; что касается требований угнетённых классов, то они основываются на такой идее справедливости, которая соответствует интересам последних», — доказывал Поль Лафарг (Paul Lafargue), товарищ Жюля Геда и зять Карла Маркса, опровергая концепцию Жана Жореса (Jean Jaures), полагавшего, что «человек стремился на протяжении долгих веков к справедливости».
Марксисты выводили требование равенства из развития экономической истории человечества. «Коллективизм опирается исключительно на экономическую эволюцию обществ, являясь только его новой фазой, неизбежным грядущим окончанием, — объяснял Жюль Гед в работе «Коллективизм». — Словом, мы утверждаем, что условия современного производства, как земледельческие, так и промышленные, всё более образуют и вызывают новую, коллективистическую или коммунистическую форму владения землёй и её естественными и общественными богатствами».
Так или иначе, идея не уравнительного распределения, а равного доступа к материальным благам могла появиться лишь после того, как основным производящим классом стал промышленный пролетариат. Коллективное производство, обезличивая вклад каждого конкретного рабочего в конечный продукт, осознаётся всеми рабочими как всеобщее достояние. Мораль не падает на людей с неба, она вырабатывается. Индустриальное производство вырабатывает мораль равенства: рабочие, вкладывая свои силы, навыки, таланты, в общее дело, становятся коллективистами и поборниками равенства. Присвоение конечного продукта капиталистом они воспринимают как несправедливость, что побуждает их к борьбе против капитализма. Как верно замечал Жан Жорес, «всё движение истории является результатом противоречия между человеком и его положением в обществе. Развитие общества имеет своим конечным пунктом такой строй, в котором человек займёт положение, соответствующее его достоинству».
И треснул мир…
Идея равенства была крепко укоренена в сознании русского крестьянства благодаря тому, что оно вплоть до ХХ века жило общинами. Недаром в России появилось направление «крестьянского социализма», известное как народничество. Его основатель Александр Иванович Герцен пришёл к мысли, что русский народ, задавленный и забитый, сохранил с древних времён «естественное, безотчётное сочувствие» к коммунистической организации общества. Этот коммунистический дух русского народа и воплощён в сельской крестьянской общине. Именно община, полагал Герцен, спасла русский народ «от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии…, устояла против вмешательства власти и благополучно дожила до развития социализма в Европе». «В избе русского крестьянина» Герцен усмотрел «зародыш экономических и административных установлений, основанных на общности землевладения, на аграрном и инстинктивном коммунизме».
Герцен указывал на то, что русские крестьяне решают все важные хозяйственные вопросы коллективно, сообща — «всем миром», а главное — крестьяне владеют землёй сообща. Наконец, элемент социализма Герцен видел в крестьянском праве на землю, т. е. в праве каждого крестьянина на надел земли, который община должна предоставить ему в пользование. Герцен считал, что «это основное, натуральное, прирождённое признание права на землю ставит народ русский на совершенно другую ногу, чем та, на которой стоят все народы Запада». С точки зрения Герцена, в крестьянстве заключены неисчерпаемые социальные потенции. «Человек будущего в России — мужик, точно так же, как во Франции работник», — утверждал он. Последователи Герцена, как революционеры, так и реформисты, унаследовали его отношение к общине.
Советы, а затем и советская власть в России, появились как отголосок крестьянской общинной традиции – решать все вопросы сообща, миром. Как показала практика рабочего движения, Совет хорош как орган руководства стачкой, как народный парламент того или иного уровня. Однако большевистская попытка на основе Советов организовать управление государством с треском провалилась. Когда население России исчерпало запас энтузиазма, Советы превратились в пустые бочки. Вырождение Советской власти произошло не по злой воле большевиков, а из-за народной усталости! Лев Троцкий, разбирая причины бюрократизации рабочего государства, одной из них называл изменение в психологии «вчера ещё революционных масс». Большевики лишь реагировали на изменение ситуации, вытесняя безжизненные Советы комитетами своей партии, в которой сплотились последовательные революционеры.
«Почему-то, говоря о властных полномочиях, большинство “левых” практически единодушно говорят: “Вся власть – Советам!” Но давайте посмотрим на ситуацию критически, — призывает современный учёный Олег Клименко. – Как показала история, институт Советов – крайне нежизнеспособная система. Реальные Советы не существовали в истории сколько-нибудь значимое продолжительное время. Они либо гибли, либо вырождались».
Большинство людей не готово по природе своей постоянно пребывать в состоянии «политического животного», заботиться об общем в ущерб личным интересам. Обывателю не до управления государством, если это не оборачивается для него материальными выгодами. Осуждать за это обывателя глупо – это его природа; его основное стремление – обеспечить существование своё и своей семьи. Если бы обывателей не было, то человечество давно бы перестало существовать, оно бы просто погибло. Лишь незначительное (в процентном отношении) меньшинство способно на отказ от комфортной жизни. В экзистенциальном смысле люди неравны. Этот тезис подтверждает история, биология, а теперь ещё и генетика. Государство никогда не будет полноценно функционировать как целое политическое тело на основе самоуправления. Государство – это всегда иерархия, а значит, управлять им должен тот или иной «орден», инициативное меньшинство.
Контрэлита
Ленин в работе «Что делать?» писал, что социалистическое сознание в рабочий класс привносит революционная интеллигенция, а сам рабочий класс способен дойти лишь до осознания того, что необходимо продавать себя работодателю на выгодных условиях. Скорее всего, так оно и есть. Но Ленин не ответил на вопрос: что должно произойти с человеком, что им должно двигать, чтобы он стал частью революционной интеллигенции? Из кого она формируется – эта интеллигенция? Какая сила заставила князя Петра Алексеевича Кропоткина, наследника рода Рюриковичей, порвать с аристократией и стать анархистом?
Сам Кропоткин задумывался об этом. В книге «Этика» он напомнил, что сущностью нравственности является «не что иное, как сознание человеком своей силы: избыток энергии, избыток сил, стремящийся выразиться в действии». «Мы имеем больше слёз или больше веселости, чем нам нужно самим, и мы, не жалея, даём их другим. И, наконец, многие из нас имеют больше силы воли и больше энергии, чем им нужно для личной жизни. Иногда этот избыток воли, руководимый мелким умом, порождает завоевателя; если же он руководится более широким умом и чувствами, развитыми в смысле общественности, то он даёт иногда основателя новой религии или же нового общественного движения, которым совершается обновление общества. Но во всех этих случаях нами руководит главным образом сознание своей силы и потребность дать ей приложение, — размышлял Пётр Алексеевич. — Притом, если чувство оправдывается разумом, оно уже не требует никакой другой санкции, никакого одобрения свыше и никакого обязательства так поступать, наложенного извне. Оно само уже есть обязательство, потому что в данный момент человек не может действовать иначе. Чувствовать свою силу и возможность сделать что-нибудь другому или людям вообще и знать вместе с тем, что такое действие оправдывается разумом, само по себе есть уже обязательство именно так поступить. Его мы и называем “долгом”».
Те из нас, что «имеют больше силы воли и больше энергии, чем им нужно для личной жизни», мыслит Кропоткин, и становятся революционерами. Этими людьми движет «избыток воли». Нужно понять: рожденный ползать, летать не может. Человек приходит на свет не чистым листом бумаги, на котором социальные условия рисуют разные иероглифы, а с определёнными задатками, обусловленными разными причинами, в частности, биологическими, генетическими. И эти задатки вступают уже в реакцию с социальными условиями и социальным воспитанием.
Как великолепно показал Вильфредо Парето, история движется благодаря борьбе контрэлиты с элитой, а обыватель до поры до времени наблюдает за этой борьбой со стороны, чтобы в нужный момент поддержать сильнейшего, а потом от него отвернуться, если этот сильнейший не оправдает его ожиданий. На протяжении всей истории человечества появлялись люди, которые понимали жизнь не как дар (или наоборот – как наказание Господне), а как задание. Это люди действия, люди борьбы. Государство начинает вырождаться вслед за элитой, когда она перестаёт подавать пример подвижничества. И тогда общество вспоминает о контрэлите, о её альтернативном проекте.
Сейчас контрэлитой являются те, кто сражается за идею материального, социального, сексуального, расового и реального политического равенства — за новое человечество. Это – авангард. Авангард – это не какая-то партия с самой правильной программой революционного социалистического преобразования общества, как уверены ленинцы. Авангард – это те, кто идёт впереди; те, кто не болтает, а действует; те, кто совершает великий отказ от соблазнов обывательской жизни; те, кто не ждёт ничего взамен за своё самопожертвование. Это – раса героев, аскетов, подвижников. Что движет этими людьми – тайна. Марксизм, уча нас тому, что поведение людей определяется их материальными интересами, обходит этот вопрос стороной. Конечно, можно поискать объяснение в психологии или, как Лев Гумилёв, в биологии. Но нужно ли это делать? Люди, которые сами себя зачисляют в пассионарии, смешны. А те, кто отрицает, что люди делятся на обывателей и подвижников, — глупые ханжи.
Сейчас миром правит антиэлита, то есть существа, которые по всем своим показателям противоположны контрэлите — революционным пассионариям. Антиэлита не имеет идей, она не в состоянии предложить людям никакой другой шкалы ценностей, кроме материальной. Материальная иерархия – самая отвратительная. «Мы, социалисты, желающие уничтожить капиталистическое воровство, мы вынуждены признать, что феодальные бароны и древние греко-римские патриции имели более возвышенное представление о морали, когда титуловали ворами ростовщиков», — говорил Поль Лафарг. Это не значит, что надо поднять на щит мораль патрициев и феодалов, которые с презрением осуждая ростовщичество, полностью оправдывали рабство. Сословный строй, где каждый жёстко включён в то или иное общественное подразделение, закостенел, выродился и полностью рассыпался под ударами молодой и аморальной буржуазии. Место в иерархии нельзя получить в наследство или по разнарядке. Его надо заслужить. Настоящая иерархия должна вырасти органически. И базой для такой иерархии послужит материальное, социальное и реальное политическое равенство.
«Проблема Советов, как и демократии в целом – найти баланс между представительностью и компетентностью, — замечает Олег Клименко. — Если посмотреть на современные устойчивые демократии (как бы хороши или плохи и даже лицемерны они ни были), все они прошли через стадию цензовой демократии – по имущественному, половому, расовому или образовательному признаку. Собственно, половое созревание того или иного индивидуума никак не гарантирует обретение им достаточных навыков для принятия политических решений. Да и болезнь Альцгеймера пока никто не отменял. Так почему для того, чтобы сесть за руль автомобиля, необходимо пройти медкомиссию и сдать “на права”, а право голоса мы получаем автоматически?
Возможно, интересным механизмом, позволяющим оптимизировать проблему представительности и компетентности, будет механизм, использующий сочетание преимуществ демократии и меритократии. Посредством демократических процедур можно устанавливать компетентностный барьер, некий образовательный ценз, посредством которого можно “отфильтровывать” людей, которые и будут принимать властные решения, элиту. Таким образом, элита не избирается, а отбирается».
Элита государства должна формироваться из лучших. И чем выше человек будет занимать место в органической иерархии, тем радикальней должен быть его отказ от материальных благ. Большевики героической эпохи, отстаивая принципы военного коммунизма, инстинктивно шли в этом направлении, что проявилось, например, в принятии закона о партийном максимуме: руководители-коммунисты, как когда-то парижские коммунары 1871 года, получали не выше среднего заработка рядового рабочего — в десятки раз меньше, чем «буржуазные специалисты».
Виктор Серж, французский анархист русского происхождения, который приехал в Россию после Февральской революции и стал большевиком, рассказывает о жизни большевистской элиты в Петрограде: «В столовой Исполкома Северной коммуны мы каждый день ели мясной суп и часто конину, слегка подпорченную, но сытную. Там обычно столовались Зиновьев, Евдокимов из ЦК, Зорин из Петроградского комитета, Бакаев, председатель ЦК, иногда Елена Стасова, секретарь Центрального Комитета, и Сталин, почти никому в ту пору не известный. Зиновьев жил на втором этаже «Астории». Неслыханная привилегия: отель диктаторов кое-как отапливался, а кроме того, по ночам в нём сияло освещение, ибо работа там никогда не прекращалась; он был похож на огромный светящийся корабль, возвышающийся над темными площадями. Ходили слухи о нашем немыслимом роскошестве и даже об оргиях с артистками балета. Бакаев из ЧК носил, однако, дырявые башмаки; несмотря на спецпаёк правительственного функционера, я бы умер от голода без сложных махинаций на чёрном рынке, где выменивал всякую мелочь, привезённую из Франции. Первенец моего друга Ионова, шурина Зиновьева, члена Исполкома Совета и первого директора Госиздата, умер от голода на наших глазах. Однако мы хранили некоторую наличность и даже значительные ценности – но для государства, под строгим контролем, над чем наши подчинённые часто посмеивались. Оклады были ограничены «партмаксимумом», соответствовавшим средней зарплате квалифицированного рабочего. В то время старый латвийский большевик Пётр Стучка, забытая ныне выдающаяся личность, установил в Латвии, где победила советская власть, режим полного равенства: члены партийного комитета, являвшегося одновременно правительством, не имели вообще никаких материальных привилегий».
Народный комиссар продовольствия Александр Цурюпа падал в голодные обмороки. Советские обыватели посмеивались над этой информацией — им приятней было считать, что это пропагандистская сказка о честном наркоме. Это свойство обывателя, его типовая черта – принижать великие дела, унижать героев, смеяться над ними, опускать до своего уровня.
А вот как Виктор Серж описывает вождя большевиков: «На Владимире Ильиче был старый эмигрантский пиджачок, возможно, ещё из Цюриха, который я на нём видел круглый год. Почти лысый, с шишковатым черепом, высоким лбом, заурядными русскими чертами, удивительно свежим розовым цветом лица, слегка выступающими скулами, серо-зелёными глазами, которые улыбка делала чуть раскосыми, он имел добродушный и радостно-лукавый вид. Сама простота. Он жил в Кремле, в небольшой квартире дворцовых слуг, которая тоже не вполне протапливалась в последнюю зиму. Идя к парикмахеру, он становился в очередь, находя неприличным, когда его пропускали вперёд. Старая няня вела его хозяйство и чинила одежду».
Ленин, Троцкий, Зиновьев, Дзержинский занимали самое высокое место в большевистской иерархии, но в материальном измерении они жили не лучше, чем фронтовой командир и намного хуже самого последнего спекулянта на чёрном рынке. Они подавали пример, они вели за собой, а обыватели проклинали их. И не за то, что они, большевики, подменили власть Советов диктатурой партии, а за то, что большевики не могли их прокормить. Виктор Серж с горечью вспоминает матерные надписи на стенах в адрес Ленина и Троцкого: в них обыватели выказывали недовольство пайком, мол, что за паёк — хлеб да сушёная рыба.
Восстание в Кронштадте провозгласило лозунг возвращения к советской демократии: «Власть советам, а не партиям!», что подкупает тех, кто считает, что большевики задушили революцию. Но матросы выдвигали ещё и требование отмены политики военного коммунизма, в которой идея материального равенства сочеталась с идеей органической иерархии. И если смотреть на Кронштадтское восстание под таким углом, то оно приобретает контрреволюционный характер.
Сторонники идеи природного равенства вряд ли ответят на вопрос: как так выходит, что одни люди, зная, что рядом в ящике, ключ от которого лежит в их кармане, находятся средства, достаточные для того, чтобы накупить жратвы на целый год вперёд, мирятся с тем, что их ребенок умирает от голода, лишь бы не согрешить против идеи равенства, а другие совершают подлость за подлостью, лишь бы наполнить своё корыто. Как так выходит, если все равны от природы? Виновато плохое воспитание? Недостаток образования? Кто так говорит — либо дурак, либо ханжа. Есть множество примеров, как необразованные и плохо воспитанные рабочие люди шли на самопожертвование.
В экзистенциальном смысле революционная элита (под которой здесь подразумеваются не люди из ЦК и т. д., а люди действия) является наследницей подвижников веры в бога. Аскеты, вроде Сан-Франческо Ассизи, известны всем. Но кто из мирян вспомнит, кто был римским папой, когда они совершали свои духовные подвиги?
Социализм обречён на очередные поражения, а потом и забвение, если его не рассматривать как духовное явление, которое провозглашает бунт не только против экономической и социальной несправедливости, но и против сведения человеческой жизни к банальности и материальности.
