Дмитрий ЖВАНИЯ. Блокада — наша беда, боль, гордость и… стыд

Я не хотел писать о пресловутом опросе «Дождя» и всём том, что он вызвал в общественном и медийном пространстве. Если есть «антикафе», где платят не за продукт, а за время, то почему бы не появиться «антижурналистам», которые не обращают внимания на информационные поводы, подкидываемые, как кость собаке, то с одной стороны, то с другой, не с другой — так с третьей, а сами изобретают их — поводы эти. Я хочу стать «антижурналистом». Но что-то у меня плохо получается. Тема с «Дождём», похоже, закрепилась в информационном пространстве надолго. Или её закрепили.

Литературный критик Виктор Топоров перед 9 мая 2013 года написал статью под названием «Пятая колона пошлости». «Словами нынешних пошляков, во-первых, никакой Великой Отечественной войны не было — СССР во главе со Сталиным то ли сам напал, то ли вот-вот собирался напасть на гитлеровскую Германию; во-вторых, выиграл войну только потому, что безжалостно послал на смерть чуть ли не полстраны, да и выиграл не сам, а лишь с помощью союзников; а в-третьих, на самом деле мы войну не выиграли, а проиграли, потому что — после всех принесённых нами жертв — живём всё равно куда хуже немцев. Да и вообще, выиграй Гитлер войну, мы бы пили баварское пиво не последние 20 лет, а последние 70. В подтверждение всех этих (и многих родственных) тезисов нам непременно покажут по “ящику” пару-тройку фильмов — немецких или на немецкие деньги снятых, напомнят о миллионах (!) изнасилованных красноармейцами немок, помянут Катынь, забыв помянуть Хатынь, и посеют ещё немало столь же разумного, доброго, вечного», — разъяснял мудрый старик.

Топоров нарисовал отличный портрет либерального ханжества и лицемерного гуманизма. Порой либеральное ханжество входит вплоть и кровь индивида, и он вполне искренне начинает «развенчивать мифы» и «срывать покровы» во имя гуманизма и правды. «Да, это такие падальщики, их много», — написал Виктор Топоров (которого я имел честь знать лично) в ответ на мою благодарность за текст.

Когда власти начали «мочить» либеральный «Дождь», либералы поняли вопрос, а можно ли было спасти миллион ленинградцев, которые умирали в блокаде «медленно и страшно», сдав город (на Нюрнбергском процессе фигурировало число 632 тысячи умерших в Ленинграде: только 3% из них погибли от бомбёжек и артобстрелов; остальные 97% умерли от голода). Ведь сдали же Минск, Киев, Смоленск, Псков, Новгород…

Да, Красная армия много чего сдала: полстраны находилось под немцем. И некоторые граждане Страны Советов устроились в оккупации — как люди второго, а то и третьего сорта, но они жили и многие выжили. Вот и тот миллион, о котором льют слёзы либералы, глядишь — выжил бы.

Вон Париж немцы взяли без единого выстрела — и французская столица совсем не пострадала, а её жители быстро смирились с властью «бошей», а некоторые из них нашли с ними общий язык. Даже евреи. Например, официальным поставщиком нацистских ВМС и частей СС был французский предприниматель, которого звали Мендель-Михаил Школьников, а французское гестапо содержал другой еврей — выходец из Молдавии Жозеф Жоановичи.

Так что, может, и не так далёк от истины Михаил Берг, который утверждал: «Лучше бы мы эту войну проиграли. Евреям и так было хуже некуда, ну, было бы ещё хуже. Зато для русской культуры, для русского общественного сознания — полновесное поражение было бы лечебно и спасительно, в виду последующей раскрутки великодержавия и превращения России в имперского полицейского Европы. <…> Жаль, что не проиграли в войну. Не надо было бы справлять насквозь фальшивый праздник Дня Победы, да и история у нас была бы иной — нормальной, неинфантильной»? Некоторые евреи, как мы видим на примере Школьникова и Жоановичи, зажили под немцами даже лучше прежнего — не хуже, это точно. Берг, видимо, когда делал это заявление, ничего не знал о них, так как замечательная книга Михаила Трофименкова «Убийственный Париж», где обо всём  об этом рассказывается, на тот момент ещё не вышла. Наверное, и в России нашлись бы аналоги Школьникова и Жоановичи. Не все же советские евреи были такими, как комиссар Брестской крепости — герой Ефим Фомин.

Рискну предположить: если бы Ленинград сдали немцам, какие-нибудь его жители зажили бы лучше, чем до войны. Ведь были те, кто ждал немцев, видя в них освободителей от коммунистов. Они рассчитывали, что оккупанты позволят им заняться частной торговлей, отрыть лавки и магазинчики. Это не выдумка. Есть свидетельства, что такие люди были, что такие разговоры ходили, когда немцы наступали на город. У гитлеровцев в Ленинграде была своя агентура. Ведь кто-то сигналил снизу, из города, немецким самолётам, указывая им, куда бомбить! Тех, кто покрепче и помастеровитей, гитлеровцы угнали бы в Германию — работать на Тысячелетний Рейх, а остальные, наверное, как-нибудь да устроились дома под германским оком. Но главное, они бы жили. Ведь, как уверяют нас либералы, нет ничего ценней человеческой жизни.

Либералы, рассуждая о том, насколько оправдана цена, заплаченная за оборону Ленинграда, обращаются к «свидетельствам времени». «Был такой литературовед и историк искусства Николай Пунин, известный ещё и как гражданский муж Анны Ахматовой. Во время блокады он вёл дневник, — рассказывает один из них. — Среди его записей есть и такие: “На что “они” надеются, почему не сдают город?” “Какое количество должно умереть, чтобы город капитулировал?” Пунин записывал эти вопросы в свой тайный дневник, не думая, что “кощунствует”, “оскорбляет блокадников”. Да, ведь, и сам он был блокадником. Уверен, что такие вопросы приходили в голову не одному Пунину, но и многим другим жителям блокадного Ленинграда. Вряд ли им мысль о сдаче города казалась кощунственной. Они вообще, судя по дневникам, как и следует нормальным людям, думали в основном не о патриотизме, а о том, как выжить и спасти свои семьи. А сдача города многим обреченным казалась таким шансом (ведь они не знали, что немцы планировали уничтожить Ленинград)». «Судя по дневникам»… В пример либерал привёл лишь один дневник.

Немудрено, что следующий свой пост он посвятил развенчанию такого «животного чувства», как патриотизм. «Патриотизм, — с его точки зрения, — как и религия, как и национализм, — причина деления людей на своих и чужих, конфликтов между ними, войн, столкновений. Всё это — инструменты манипуляции населением в руках правящей элиты».

Если понимать под Ленинградом лишь территорию, то его надо было сдать. Ни одна «просто территория» не стоит миллиона человеческих жизней. Есть разные версии того, что собирались сделать немцы с Ленинградом. По одной из них они хотели отдать город в управление своим союзникам-финнам. Казалось бы, либералам все карты в руки!

Но когда мы обсуждаем вопросы войны с точки зрения абстрактного гуманизма, мы ведём себя либо как ханжи и лицемеры, либо как идиоты. В либеральной среде есть как те, так и другие. Предположим, что жители города как-нибудь устроились бы под немецкой властью. Но что было делать армейским соединениям, которые обороняли Ленинград и тоже находились в блокаде? А как надо было поступить с базой Балтфлота? А с оборонными заводами? Бойцам армии и флота пришлось бы поднять руки вверх, а оборонные заводы заработали бы уже на врага. Самое отвратительное, что либералы, осуждая «кровавых большевиков» за то, что они не не сдавали город, заставляя его жителей умирать от голода и холода, будто забывают, что город в блокаде держали не большевики, а гитлеровцы. С помощью гуманизма оправдывать, по сути дела, нацизм — это, конечно, лихо!

Если ты воюешь, твоя задача — победить, победить любой ценой. Иначе это — «странная война», вроде той, что вела Франция с Германией с сентября 1939-го по июнь 1940-го. «Отечество в опасности! Войска, которые не могут продвигаться вперёд, должны скорее погибнуть на том месте, где они стоят, чем уступить хоть одну пядь французской земли, оборона которой им вверена. В этот час, как и во все исторические для Родины моменты, наш девиз — победить или умереть. Мы должны победить!» — эти призывы французского командующего Мориса Гемелена, бросаемые им, когда немцы перешли в наступление 10 мая 1940 года, никто из французов не хотел слушать, да и он сам он не спешил воплощать их во что-то реальное. 22 июня французы сдались.

Но Ленинград — это не просто территория. Это — символ. Город — это не сумма зданий, как и здания — это не сумма кирпичей и плит. Город — это миф, идея, тотальность, целое. Город — это единство его истории: прошлого, настоящего и будущего. Город — это гештальт, включённый в гештальт страны, нации, государства. Заводы можно восстановить, как это сделали после войны, например, на Украине, вместо разрушенных дворцов — построить их копии, как это сделали под Ленинградом — в Царском селе или Петродворце. На протяжении всей человеческой истории что-то разрушается, а потом на месте разрушенного появляется что-то новое. Да и люди не живут вечно. Но есть вещь, понятие, которое находится над временем, но видоизменяется. Мы постоянно наполняем это вневременное явление своими поступками. Речь о духе нации. Я стараюсь не использовать затасканное и пафосное слово «дух». Но сейчас мне ничего не придумать взамен.

Сдача Ленинграда нанесла бы сильнейший моральный удар всей советской нации и сражающейся советской армии. Конечно, те, для кого патриотизм — исключительно орудие манипуляции, в таком ударе не видят ничего страшного. Наверное, с их точки зрения, он был бы даже полезен.

Но бог с ними, с либералами. Я провёл достаточно много времени во Франции и заметил, что французы не очень любят говорить о Второй мировой войне — стыдно. Я уважаю французское Сопротивление и героев эскадрильи «Нормандия — Неман», но их роль в борьбе с нацизмом, объективно говоря, не очень велика. Зато о Первой мировой французы всегда готовы вспомнить — не стыдно. У итальянских ардити (arditi — в переводе «смельчаки», так называли отряды итальянского спецназа в годы Первой мировой) был клич — “Boia che molla!” («Сдаются подонки!»). Жители блокадного Ленинграда, бойцы Ленинградского фронта и моряки Балтфлота не хотели превращаться в подонков. Сдача города означала его осквернение. Даже если бы немцы не разрушили город, то в любом случае они бы его осквернили. Будем смотреть правде в глаза: все наши города, занятые немцами, все оккупированные территории страны подверглись осквернению врагом. Париж был осквернён, и многие французы до сих пор испытывают чувство национального унижения.

Да, в блокадном Ленинграде развелись людоеды — это не секрет, об этом сами блокадники рассказывают, мне лично в частности, были и другие «иуды блокадных зим». Но большинство ленинградцев оставалось людьми. Что бы ни говорили либералы, в жизни человека, если он человек, а не животное, есть вещи поважнее, чем он сам, те, что выше их собственной личности и их семьи. Для ленинградцев этой «вещью» была Родина — советская Родина, первая в мире страна социализма.

Что бы там ни писал в тайных дневниках Пунин, гражданский муж Ахматовой, а затем — тот, кто привёл его записи, ленинградцы, как и другие советские люди, отдавали всё для фронта, всё для победы. Пафосно? Но что делать — иначе не сказать. Я разговаривал со многими блокадниками. В конце концов, меня вырастили блокадники и ветераны. «Обсуждая “спорное и бесспорное”, все сошлись на том, что решающую роль в победе сыграло, как было сказано неловко, но правильно — “наличие большого количества хороших советских людей”, а общим знаменателем и для советских и для «не особенно советских» стал патриотизм», — пишет корреспондент сайта Gazeta.spb.ru о выводах участников международной научной конференции «Ленинградская блокада: спорное и бесспорное», проведённой в Петербурге в сентябре 2007 года.

Кстати, сама Анна Ахматова писала несколько другое, чем её гражданский муж:

«Сзади Нарвские были ворота,
Впереди была только смерть…
Так советская шла пехота
Прямо в желтые жерла “Берт”.
Вот о вас и напишут книжки:
“Жизнь свою за други своя”,
Незатейливые парнишки —
Ваньки, Васьки, Алёшки, Гришки, —
Внуки, братики, сыновья!»

Сейчас все авторы, что пишут тексты на эту тему, спешат уведомить читателя, что их дедушка воевал, да и бабушке пришлось хлебнуть лиха в годы Великой Отечественной. Я тоже не буду выбиваться из тренда. Да, дедушки воевали, бабушки находились в блокаде, а мама оказалась в блокаде, когда ей не было и шести месяцев отроду. Но даже без «блокадного происхождения» я бы всё равно имел право писать на эту тему. Блокада — это не местечковая тема, а общемировая. Она показала, на что способны люди ради великой идеи.

А либералов, которые задаются вопросом, насколько оправданы жертвы блокады, так и подмывает спросить, а какое число жертв оправдано в принципе, если подходить к истории и политике с точки зрения вселенской гуманности? Насколько оправдано было применять газы во время Первой мировой? Бомбить Гамбург и Дрезден в ходе Второй мировой? Сбрасывать атомную бомбу на Хиросиму и Нагасаки? Сжигать напалмом вьетнамцев? Обстреливать Верховный Совет в 1993-м? Чего они прицепились к блокаде Ленинграда? Если город выстоял, значит, те, кто его населял и оборонял, не хотели сдаваться. Неужели это неясно?

Однако не менее омерзительна, чем либеральная, и другая сторона конфликта — те, кто пылает «праведным гневом», заявляя о поругании его чувств «кощунственным опросом» «Дождя», те, кто даёт деньги старикам за то, чтобы они писали заявления в суд на «Дождь». Мне наплевать, будет работать «Дождь» или нет. Откровенно говоря, я бы предпочёл, чтобы он не поливал мозги аудитории либеральным сиропом. Но те, кто подленько, спекулируя блокадой, пиарит себя и сводит с телеканалом счёты — тоже падальщики.

Военная тема должна жить в каждом из нас — в каждом, кто считает себя частью нации. Всё, что связано с войной, с блокадой, в частности, — наша беда, боль, гордость и… стыд. Стыд — потому что всё, что защищали советские люди в годы войны, мы, их внуки, разбазарили (есть другое, более точное слово, но я пытаюсь оставаться в рамках приличия). Люди бились за родные заводы и дома, а мы позволяем всё это разрушать. А те, кто разрушает, выполняя, по сути, то, что собирался сделать с нашей страной Гитлер, устраивают в памятные военные дни пафосные, приторные праздники, которые не меньше должны оскорблять чувства блокадников, чем опрос «Дождя».

В дни празднования полного освобождения Ленинграда от блокады я слышал на массовых мероприятиях восклицания: «Поздравляем участников блокады!» Вначале я подумал, что диктор ошибся — перепутал жителей блокадного Ленинграда с участниками Великой Отечественной войны. Но этот клич звучал вновь и вновь. Никто диктора и не думал поправлять, а ведь участник блокады — это тот, кто город блокировал. Враг то бишь. Немец. Гитлеровец. Нельзя говорить и о «снятии блокады», так как снимает её тот, кто устанавливает. Но для нашей власти главное устроить шум, шоу, заполнить идейный вакуум. Но делается это неискренне, тупо, по-чиновничьи, по-буржуйски, вот и появляются «участники блокады» на хоккее и других массовых действах, а хоккеисты СКА играют форме «Нью-Йорк рейнджерс», только на их свитерах вместо “Ranger”, так же наискосок, написано «Ленинград».