Дмитрий ЖВАНИЯ
Так получилось, что в один и тот же день я прочитал новость об акции украинской группы «Фемен» в Ватикане – «лицо и тело» объединения Александра Шевченко с обнажённой грудью требовала от папы Римского свободы для женщин – и посмотрел современный итальянский фильм «Прости, хочу на тебе жениться». И новость из Ватикана, и фильм, действие которого разворачивается в Риме, вновь навели меня на мысли о «женском вопросе».
Утраченные грёзы
В итальянском кинематографе женщина всегда была на первом плане. И поэтому история итальянского кино отлично показывает, как в итальянском обществе менялось положение женщины и женское поведение. «Каждое утро я просыпаюсь с одной и той же надеждой: может быть, наконец, сегодня я найду себе мужа» — с этой фразы главной героини, неаполитанской красавицы Анны Дзаккео (Сильвана Пампанини) начинается классический для неореализма фильм Джузеппе де Сантиса «Утраченные грёзы, или дайте мужа Анне Дзаккео» (1953 год). Анна – дочь простой семьи: отец – водитель трамвая, а мать шьёт белые перчатки. Старший брат, списанный на берег моряк, сидит без работы, а младший, совсем ещё мальчишка, трудится помощником парикмахера. Отец семейства надеется выиграть в лотерею. Но Анна не поддерживает его иллюзию. «На лотерею надеться нечего. Я должна работать!» — заявляет она однажды утром. Родители шокированы. «Дочка, разве ты создана для работы? Когда-нибудь за тобой приедет карета с принцем!» — отговаривает её отец. Мама мыслит более приземлённо, считая, что настоящий принц живёт неподалёку. Это — возрастной сосед дон Антонио Перкуоко, который регулярно посылает Анне букеты цветов. «Дон Антонио – владелец нескольких рыбных магазинов, и у него даже есть автомобиль», — рассказывает зрителям Анна.
Девушка начинает день с прогулки по рынкам Неаполя и по южной традиции торгуется с продавцами. Торговец фруктами просит 50 лир за свои «самые свежие фрукты в мире», но Анна готова дать за них не более сорока. Продавец уступает, ворча: «Обязательно женщина сделает всё по-своему! Удивительные создания! Недаром я остался холостяком…» Надо отметить, что для своего времени Анна – довольно смелая девушка. Она купается голышом на диком пляже. Правда, под присмотром подруги Катарины (Дора Скаперта), которой бог не дал такой соблазнительной внешности, как Анне. Но Катарина не ставит на себе крест. Каждый день она просит святого Паскуале подобрать ей мужа – брюнета и силача. Но если брюнет и силач не найдётся, то «пусть он будет каким угодно», лишь бы выйти замуж. Но святой Паскуале остаётся глух к молитвам Катарины, и та винит в этом себя, полагая, что она забыла какое-то важное заклинание. Чтобы святой Паскуале смилостивился, Катарина обещает надеть на себя балахон монаха, если святой всё же пошлёт ей жениха: «Пусть он будет какой угодно! Только сделай это, святой Паскуале!»
Однажды Анна знакомится с военным моряком Андре (Массимо Джиротти), который в разговоре признаётся ей, что мечтает жениться на честной девушке, но это непростая задача – «девушки стали очень легкомысленными». Парочка приходит в народный театр, чтобы посмотреть спектакль, в котором мужчина грозит женщине убийством за то, что она встречается со своим бывшим любовником. В дело вмешивается отец женщины и убивает мерзавца, посмевшего усомниться в чести его дочери – «непорочной голубки». Всё заканчивается хорошо. Отца освободили из тюрьмы досрочно, а бывшие любовники венчаются. «Как они красиво выглядели в церкви!» — мечтательно вздыхает Анна Дзаккео.
Вечерний Неаполь располагает к романтике. Анна и Андреа понимают: они созданы друг для друга.
— У нас не так, как в Неаполе. Я буду тебя на руках носить! – восклицает северянин Андреа.
— Нет-нет! Приказывать должен муж. В доме он хозяин, — возражает неаполитанка.
Андреа уходит в море, обещая вернуться через три месяца. Анна мечтает о свадьбе, рассуждает о приданом, которого нет. Чтобы заработать на две простыни, две рубашки и гарнитур, она заявляет, что будет работать. Родители вновь восстают против этой затеи. «Это сумасшествие!» — кричит отец-трамвайщик. «Мы тебе не позволим!» – поддерживает его мать. Но Анна проявляет упрямство. В антикварный салон её не берут – она слишком красива, и покупателей это будет отвлекать от товара. Билетёршей в кинотеатр её брали. Но директор синематеки дал волю рукам в ходе инструктажа и получил по щекам. Наконец Анна устраивается фотомоделью в рекламное агентство, которым руководит весьма серьёзный и интеллигентный синьор (Амадео Назари). Во время одной фотосессии для производителя чулок вспыхивает скандал. Девушке обещали, что её стройные ножки в рекламируемых чулках снимут отдельно от всего остального, а фотограф, дабы удовлетворить желание заказчика, сфотографировал её в полный рост. Благородный хозяин рекламного агентства оказывается полностью на стороне Анны, угроза заказчика разорвать контракт его не трогает. Затем была фотосессия на загородном пляже, которая переросла в пикник с алкоголем. Полил дождь. Анна и владелец агентства рекламы прячутся от него на заднем сидении автомобиля… Девушка сдалась довольно быстро. По дороге в Неаполь коварный соблазнитель, разыгрывая раскаяние за содеянное, признаётся, что он – женатый отец двоих детей. Он бы с радостью развёлся ради Анны, но вот беда: разводы в Италии запрещены! Да и детей непросто оставить.
В этот же злосчастный вечер Анна узнаёт, что фотограф обманул её. И рекламный плакат, на котором она изображена в полный рост с обнажённой ногой, украшает Неаполь. Анна не выдерживает – травится. Но врачи спасают её. В больнице её навещает Андреа, который только что вернулся из плавания и не понимает, что стряслось. «Я уже не та», – признаётся Анна, поднимая на своего возлюбленного затравленное лицо. Моряк от отчаяния награждает её пощёчиной и уходит. Анна с родителями возвращаются домой. Соседи, конечно, в курсе. «Кто теперь на ней женится? Вряд и найдётся такой дурак», — кудахчут кумушки. И лишь воспрявший духом владелец рыбных магазинов дон Антонио вновь посылает Анне букеты цветов. Зато у Катарины, подруги Анны, жизнь складывается так, как она и мечтала. Святой Паскуале посылает ей жениха, и она, сдерживая свой зарок, надевает на себя монашеский балахон.
Однажды Анна в метро увидела своего соблазнителя. «Кровь бросилась мне в лицо, я могла бы убить его», — признаётся Анна. Когда она возвращалась поздно вечером домой, из тихо проезжающей мимо машины высунулся мужичок и предложил ей семь тысяч лир за ночь. Анна с гневом отвергает предложение. Но про себя думает: «Семь тысяч лир! Хватило бы на целую неделю, и это было бы очень легко».
Видимо, от отчаяния Анна соглашается выйти замуж за дона Антонио. Хозяин рыбных магазинов светится от счастья. Ведь его женой скоро станет видная красавица, пусть и с подмоченной репутацией. «Если вы думаете, что меня беспокоит то, что с вами случилось – всё забыто навеки», — говорит он Анне. Девушка убеждает себя, что брак с доном Антонио – правильное решение. «Я хочу иметь семью, детей», — объясняет она подруге. Но когда изнемогающий от страсти немолодой жених в автомобиле попытался поцеловать её, она его буквально отшвыривает от себя. «Я же не знаю, где вы целовали моряка и того – другого», — бросает раздосадованный дон Антонио. В конце концов, Анна не смогла перебороть себя и забрала обратно своё обещание выйти за замуж владельца рыбных магазинов — синьора Перкуоко. «Я не могла выйти замуж только для того, чтобы иметь мужа. Я была не в состоянии отказаться навсегда от настоящей любви», — объясняет от имени Анны закадровый голос. Девушка уходит из дома, живёт на съёмной квартире и работает в «итало-американском шоу», в котором соблазнительные девушки в обтягивающем трико стреляют из лука, а мужчины делают ставки. Однажды на шоу забредает Андреа. «Я люблю тебя. Сильно скучал по тебе, а теперь, когда мы вновь встретились, люблю ещё сильнее», — признаётся моряк Анне. И вроде бы страсть вспыхивает с новой силой. Анна, которой больше нечего терять, приглашает Андреа к себе, и они проводят ночь вместе. Матрос попытался уйти утром тихо, но Анна вовремя пробудилась. «Ты хотел уйти, не попрощавшись со мной?» — спросила влюблённая. — «Я не хотел тебя будить. Ты так красива, когда спишь», — соврал моряк. Анна провожает его в порт. Естественно, заходит разговор о будущем. И Андреа даёт понять, что ни о какой женитьбе речи и быть не может. «Я такой же, как все, как мои братья, как мои друзья. О некоторых вещах мы не можем забыть», — объясняет он. Анна возвращается в родительский дом и из окна своей девичьей комнаты смотрит на отходящий в море корабль. «Таких девушек, как я, много. Но разве они не имеют права на счастье?» — звучит финальная фраза Анны Дзаккео.
Конечно, «Утраченные грёзы» — не уникальная картина. Проблема женского падения после внебрачного первого раза обыгрывалась в итальянском кино неоднократно. Достаточно вспомнить такие ленты, как «Неаполь – город миллионеров» (режиссёр Эдуардо де Филиппо, 1950), «Римлянка» с прекрасной Джиной Лоллобриджидой (по одноимённой книге Альберто Моравиа, режиссёр Луиджи Дзампа, 1954) или «Соблазнённая и покинутая» с молодой и сексапильной Стефанией Сандрелли (режиссёр Пьетро Джерми, 1963). И в каждом фильме, будь то комедия или драма, показывается, что все девушки живут мечтой о замужестве и счастливом семейном очаге, а некоторые не очень честные мужчины играют с этой девичьей мечтой, а когда получают своё – делают вид, что девушка их неправильно поняла. А несдержавшимся девушкам приходится идти на панель или в монастырь.
Пришествие рогоносцев
В 70-80-е годы в итальянском кино активно обыгрывалась тема женской измены, как правило, в комедийной форме: «Народный роман» с очередной апеннинской секс-бомбой Орнеллой Мути (режиссёр Марио Моничелли, 1974), «Утка в апельсиновом соусе» (режиссёр Лючано Сальче, 1975) или «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю» (режиссёр Альберто Сорди, 1982) с немолодой, но всё ещё привлекательной Моникой Витти. Правда, в итальянском кино женщины наставляли рога мужьям и раньше. Вспомним, например, «Развод по-итальянски» (режиссёр Пьетро Джерми, 1961). Но в 70-80-е годы женская измена подавалась в Италии в политическом и социальном контексте. «В век ядерной угрозы и гонки вооружений, инфляции и безработицы буду ли переживать из-за того, что мне изменила жена? Да я лишь рассмеюсь, когда узнаю об этом!» — успокаивает себя рогоносец Ливио (Альберто Сорди), банковский служащий, большой любитель футбола и рыбалки. А жена Лиза (Моника Вити) его одёргивает: «Не преувеличивай!»
Но, конечно, героини изменяют не из-за того, что они развратны или просто – для смены впечатлений. Они вынуждены идти на это, так как недополучают внимания в семье. Муж либо слишком увлечён футболом, либо много времени отдаёт политике, либо сам погряз в разврате и запутался в изменах. Однако именно в 70-е годы, после сексуальной революции, итальянский кинематограф начал вбирать идеи феминизма, и через 20 с лишним лет итальянское кино окончательно стало женским. И дело, конечно, не в сексуальной принадлежности режиссёров – фильмы как снимали, так и продолжают снимать в основном мужчины. Но решают в них женщины. Соблазнённая и брошенная исчезла из итальянского кино. Зато один за другим появляются брошенные, отвергнутые, страдающие, плачущие мужчины.
Мужчина умер
Чтобы разобрать все итальянские фильмы, где женщины решают, потребуется целая диссертация. Я остановлюсь лишь на одной картине, далеко не самой лучшей с точки зрения киноискусства, но очень показательной с гендерной точки зрения – «Прости, я хочу на тебе жениться» (режиссёр Федерико Моччиа). В жизни 19-летней студентки Ники (Микела Кваттрочокке) появляется принц, причём не исключено, что настоящий – 40-летний отпрыск аристократического рода Алекс (Рауль Бова), глава преуспевающего рекламного агентства. Восемь месяцев влюблённые провели на маяке. Алекс и рад бы не возвращаться, но сказка вечной не бывает. В Риме Алекс приобретает роскошные апартаменты: с множеством комнат, с несколькими балконами и видом на купола соборов вечного города. Обставить и украсить жилище он доверяет Нике, с которой, собственно, и собирается в них жить. Ника, конечно, рада. Её окружают цветы, трогательная мужская забота и достаток. Пара едет в Париж, где Алекс делает Нике предложение руки и сердца. Причём вновь – с романтическим сюрпризом: когда они прогуливались по Сене на кораблике, по всей длине одного из мостов загорелась надпись на итальянском языке: «Прости, но я хочу на тебе жениться». Следует долгий поцелуй и Ника, стоило ли сомневаться, даёт согласие.
Начинается предсвадебная круговерть. Знакомство родителей, покупка свадебного платья, бомбоньерок и прочей мишуры. На месте Ники Анна Дзаккео, наверное, умерла бы от переизбытка счастья. Но Ника чем дальше, тем больше начинается сомневаться: зачем ей, 19-летней девушке, замужество? Тем более, что жених – пусть и в хорошей форме, но всё же не первой молодости, ровесник отца… Однажды ночью она просыпается от чувства беспокойства. «Ника, думай позитивно, — настраивает девушка себя. – У тебя появится куча чудесных ребятишек, и ты будешь счастливой женой». И перед мысленным взором Ники предстаёт сценка семейной жизни: она с животом, вокруг носятся ребятишки, а Алекс, целуя её, уходит играть в теннис. «Не представляю!» — с ужасом говорит себе Ника. А затем ещё занудные сёстры Алекса не дают купить Нике именно те бомбоньерки, которые ей нравятся. О, боже! И девушка решается на разрыв, тем более что рядом крутится её сокурсник неформального вида по имени Гвидо (Андреа Монтоволи). Алекс обескуражен разрывом. Что произошло? Надо просто всем отдохнуть. Но Ника непреклонна – она не готова к созданию семьи. С Гвидо пока дальше поцелуев и лёгкого петтинга дело не заходит. И парень предлагает ей как следует оттянуться на Ибице. Безутешный Алекс решается на отчаянный шаг: от родителей Ники узнаёт, где их дочь, и летит на испанский остров, славный рейвами и пляжами, где со сцены публично вновь признаётся Нике в любви и просит её выйти за него замуж. Ника сдаётся. Алекс доказал, что любит её.
Окружение Ники и Алекса тоже весьма показательное. Все друзья Алекса – брошенные мужья. Один из них, Энрико (Лука Анджелетти), свихнулся на почве отцовства. Жена оставила его с дочкой ради их семейного адвоката, который затем ещё добился выселения Энрико из дома под открытое небо, причём вместе с дочкой. С другим другом Алекса, Флавио (Игнасио Олива), жена порвала, так как он был слишком скучным и не обращал внимание на её вопросы, например, подходит ли цвет её губной помады к её платью. Флавио поселяется в доме Энрико, а его жена в доме, который был ещё недавно семейным очагом, не без удовольствия проводит время с молодыми красавчиками. Правда, потом она снизошла к мольбам Флавио о воссоединении. Лишь третьего друга Алекса, Пьетро (Франческо Аполлони), жена Сусанна (Франческа Антонелли) бросила по классической причине: она, придя домой, застала мужа в постели с докторшей. До конца фильма Сусанна так и не простила неверного Пьетро, и тот начал чувствовать позывы к смене сексуальной ориентации.
Подруги Ники – как говорится, горячие штучки. Так, Олли (Беатрис Валенте Ковино), до того, как стать стажёром в доме моды, по словам Ники, «день и ночь думала только о сексе». Стажировка не оставляет девушке времени даже на то, чтобы просто посмотреть на мужчин – объясняет Ника. Правда, это преувеличение. Олли смотрит на мужчин, и не только смотрит, а иногда и проводит с ними время – что называется, для здоровья. Вторая подруга Ники, Эрика (Франческа Фераццо), «переживает момент эмоциональной неразберихи», а, говоря проще, — встречается с двумя парнями. И лишь одна подруга невесты, Дилетта (Микелле Карпенте), счастлива потому, что беременна от любимого парня, за которого она и собирается выйти замуж. Ни одна женщина не испытывает чувства вины за свои добрачные связи и лёгкие интриги на стороне. Бедная Анна Дзаккео, наверное, растерялась бы в такой атмосфере.
Но это – ещё не главное изменение в гендерной модели поведения. Если ровесницы Анны Дзаккео просыпались с надеждой найти себе мужа и молили всех святых послать им жениха, то девушки поколения Ники под венец вовсе не спешат. Зато современные мужчины превратились в просителей. Они больше не решают, они предлагают, а то и умоляют. Хорошо это или плохо? Конечно, хорошо, что за связь до брака на девушек больше не ставят позорного клейма. Великолепно, что общественная мораль не осуждает отношения, «не освящённые браком». На этом даже не хочется долго останавливаться, так как обсуждать здесь особенно нечего. Только религиозные фундаменталисты кидают камни в «живущих во грехе». Однако оборотная сторона сексуальной либерализации – это потребительское отношение к интимной стороне жизни. Любая либерализация порождает потребительство, и сексуальная либерализация – не исключение. Низведение сексуального наслаждения к «наслаждению вкусом» лишает секс будоражащего эффекта от вкушения «запретного плода». Когда явление становится будничным, оно теряет терпкий аромат авантюры. Такие писатели, как Генри Миллер или ранний Эдуард Лимонов, больше не воспринимаются как бунтари. Нынче бунт со стороны писателя – вообще не писать о сексе или показывать себя человеком монашеского типа.
Александра Шевченко из «Фемен» кричала в Ватикане на коверканном итальянском языке «Мы свободны!», подразумевая, что женщины ещё освободились не до конца. О какой свободе речь? Глядя такие кинокартины, как «Прости, хочу на тебе жениться», я не совсем понимаю, что ещё нужно западным женщинам в рамках буржуазной системы, чтобы чувствовать себя свободными. Всё больше женщин занимают важные государственные и корпоративные посты. Если женщина и посвящает себя всю семье, то теперь это – её личный выбор, а не неизбежная социальная юдоль. Общественная мораль больше не осуждает женский добрачный и внебрачный секс. Эмма Бовари, Анна Каренина и Анна Дзаккео – это образы из далёкого прошлого. Тон задают такие, как Ника и её подруги. Антисемиты ошибаются: миром правят не евреи, а женщины.
Свобода всегда лучше несвободы. В конце концов, католичек, которых, видимо, и хочет освободить группа «Фемен», никто не заставляет думать, что они – производное от ребра Адама. Это мнение – их свободный выбор, который надо уважать. Однако феминизация общества оборачивается тем, что мир теряет мускулинность. И это отражается на классовой борьбе. Жорж Сорель писал о «пролетарских когортах», а Владимир Ленин – о «суровых батальонах пролетариата». Где они теперь – эти когорты и батальоны? Зато всё чаще приходится слышать разговоры о коллективных договорах и социальном партнёрстве. И дело, конечно, не в преобладании женщин на производстве. Феминное поведение – это стиль, который распространяется на оба пола. Из классовой борьбы исчезает чёткое понимание того, что с врагом договориться нельзя, что успех приносит холодная ярость, осознанный порыв, желание драться до крови. Жаль, что народные ассамблеи на площади Пуэрто дель Соль в Мадриде и площади Каталонии в Барселоне превратились в хипстерские посиделки, а затем были разогнаны. Я с большой надеждой смотрю на события в Греции и Италии, где студенты громят символы буржуазного порядка. Я рад, что в нашем движении есть такой замечательный человек, как американский боец Джефф Монсон – умный, благородный, сильный и бесстрашный. Надо отвечать ударом на удар. Нельзя превращаться в страстотерпцев, как некоторые «оккупанты» Уолл-стрита, которые, стоя перед полицией на коленях, позволяют ей издеваться над собой. Но есть и другие «оккупанты», которые помнят, что булыжник – оружие пролетариата, и это здорово, они молодцы. Будущее за ними.
Неясно, Дмитрий, зачем валить проблемы левого движения на женщин. Как быть с Верой Фигнер, Марией Спиридоновой, Ульрикой Майнхоф и прочими? Да и сегодня многим активным феминисткам совсем не чужды «холодная ярость, осознанный порыв, желание драться до крови» — в отличие от мужского интернет-большинства, которое ни на что не способно, зато прекрасно знает про «феминизацию общества» и про то, что феминизм это такая глупая бабья заморочка. И именно эти жертвы феминизации, конечно, радостно согласятся с выводами этой статьи.
Кирилл, обычно я не участвую в обсуждении своих статей на форуме. Читаю комментарии, а потом пишу новый текст. Но вам отвечу. Я преклоняюсь перед такими женщинами, как Вера Фигнер, Мария Спиридонова, Ульрика Майнхофф, Мара Кагол и многими другими революционерками. Но текст не о них, а о преобладании в обществе феминного стиля поведения.Я на женщин не нападаю. Наоборот, я рад, что женщины больше не являются заложниками общественных предрассудков.Я критикую мужчин, которые заняли место женщин, ведут себя как женщины. А те замечательные женщины, которых вы перечислили, как раз не следовали феминному стилю поведения, а из чувства протеста отрицали его.
Но разве вялость и трусость – феминный стиль поведения? а отвага и героизм – мускулинный? вовсе нет. это вполне общечеловеческие качества. Женщиным приходится демонстрировать героизм очень часто, например, при родах или в роли матери-одиночки, другое дело, что, в отличие от мужских подвигов (мнимых или реальных) обществом это обычно воспринимается как нечто само собой разуемеющееся.
Критиковать европейского или российского мужчину за пассивность и мягкотелость это одно. Но ведь феминистки часто воплощают как раз агрессивно-наступательную модель действия. И ИМЕННО ЭТО так раздражает ту «феминизированную» часть мужчин, которые способны только прогибаться перед начальством, а потом смотреть телепередачки с сексистским, этническим или гомофобным юмором. Именно их и бесит, что какие-то бабы или меньшинства, которые уже «всего уже добились», отчего-то никак не могут угомониться. И наоборот, тому, кто способен бороться за какие-то прогрессивные вещи сам, гораздо легче понять феминисток и избавиться от всех предрассудков по их поводу. А критика феминизма с тех позиций, что «они уже всего добились» только усугубляет эти предрассудки и эту пассивность, а вовсе не подталкивает к жесткой пролетарской борьбе.
Феминизм многообразен. От пошлятины в стиле «Фемен» до Александры Коллонтай — пропасть. Я считаю, что есть женщины с мускулинной сутью (хотел написать «духом», но понял, что в данном контексте это будет смешно звучать).Эти женщины и были «красой и гордостью революции». Общество потребления поощряет феминный стиль поведения, как в женщинах (на это работает целая медиа-индустрия), так и в мужчинах. Точнее, мужчинам предлагаются ложные мужские ценности (достаток, дорогой автомобиль и прочее), которые легко уживаются с феминными. А чего не добились феминистки в развитом буржуазном обществе? Просветите, я что-то не знаю. А ещё: расскажите, как от поощрения феминизма перейти к жёсткой пролетарской борьбе?
Ещё раз по терминам, Дмитрий: для вас «мускулинное» это нечто безусловно хорошее, а «феминное» наоборот. А для меня это некие скорее идеологические конструкты, поэтому тут спорить сложно. Повторяю — храбрость и благородство, так же как трусость и пассивность, это не мускулинные и не феминные качества, а человеческие. А ложные ценности и модели поведения именно что система потребления навязывает, не феминистки же.
Чего не добились феминистки в развитом буржуазном обществе? Они не добились, например, равной с мужчинами оплаты труда (разница от 16 до 40%), преодоления «стеклянных потолков» и тому подобного. А главное, не будем забывать, что никаких раз и навсегда завоеванных прав не существует – экономические кризисы, жизнь диаспор с определенными традициями, неолиберальная политика элит – все это бьет в первую очередь по женщинам и потому даже за уже достигнутое надо бороться постоянно. Впрочем, это касается не только женщин, но и вообще большинства людей, а то знаете, есть такое мнение, что не только женщины, но и вообще все трудящиеся на Западе давно всего добились, так что никакая революция и никакой социализм не нужны, а те, кто ещё за что-то выступает, просто с жиру бесятся.
Чего не добились феминистки у нас, тоже нужно объяснить? Помимо то же самого экономического неравенства и двойного угнетения (в семье и на работе) это 60 тысяч изнасилований в год, из которых только 5 тысяч доходит до суда, 14 тысяч женщин в год погибает от рук мужей и сожителей и т.д. и т.п.
Вообще, Дмитрий, мне кажется, вам это все более или менее известно и без меня, так что будем считать, что я это кому-то другому объясняю. Вашим благодарным читателям.
Общество так устроено, что корпоратократия меньше боится женщин. Смотрите, в эмиграции первыми всегда устраиваются женщины. Они уже вытягивают на себе мужчин. В политике тоже сплошь и рядом. Да и в любом оффисе мужественность не в цене.
Что касается апполонического начала или дионисийского, то имхо, победило меркурианское.
Дело имхо не так в феминизме, как в том, что единое когда-то вокруг классовой борьбы левое движение растаскали на identity politics, не знаю, как по-русски, на всякие вроде бы хорошие дела — феминизм, расизм, права квиров, экология, права животных, климатическое изменение, эмигранты, различные арт-проекты, и в конце концов основная суть левизны куда-то пропала.
Я бы сказала конкретнее: преобладает не феминный стиль поведения, а стиль поведения угнетённых. Что не является открытием.
О, с левыми тяжело спорить! Для них ничего не является открытием. «Во всём виноват капитализм», «Вся проблема в угнетении»… В 19 веке люди были угнетены побольше, чем сейчас. Тем не менее, они предпочитали «умереть сражаясь», чем согласиться с тем, чтобы их выкинули на обочину жизни. Восстание ткачей Лиона, Париж 1948 года, Парижская коммуна 1871-го… Словом, надо написать статью о суровом социализме прошлого.
для меня — явлаяется :)
Кириллу.
Почему происходят изнасилования в России и почему 5% случаев изнасилований доходит до суда, вопрос отдельный. Наверное, это как-то связано с проблемой всеобщего пьянства, распространяющегося на оба пола. Как и проблема гибели женщин — здесь важен социальный контекст. Население России всё больше превращается в маргиналов. Люди пьют, ведут скотский образ жизни, убивают друг друга.
По системе оплаты труда. Здесь тоже вопрос непростой. Его надо решать, преодолевая тот предрассудок, что есть «женская» зарплата и «мужская». Мол, женщина может получать небольшие деньги, это не стыдно, а вот если мужчина получает гроши, то он — лох. Однако существует и другая тенденция. Часто молодым женщинам легче найти рабочее место, чем молодым мужчинам. Чтобы проверить это, достаточно провести какое-то время на сайтах по поиску работы. Тезис про двойное угнетение женщины — на работе и в семье — конечно, имеет право на жизнь. Но что сказать о мужчинах, которые, может быть, и не угнетены в семье, зато вынуждены работать на 2-х, а то и на 3-х работах? Наверное, он имеет право, приходя под ночь домой, обнаружить на плите ужин. (Простите, за патриархальность.) Не совсем понятно, почему экономические кризисы и прочее бьёт в первую очередь по женщинам? А не по всем сразу? Что касается диаспор, то пусть они живут, как считают нужным. Для многих мусульманок хиджаб, никаб и даже бурка — это элементы свободы. Если ислам её свободный выбор — почему её надо от этого выбора освобождать? А если они и захотят освободиться от этого, то пусть сделают это сами, а не с помощью западных феминисток. Что касается феминного и мускулинного, то в истории культуры давно существуют два понятия: аполлонический стиль поведения и дионисийский. «Для аполлонического мирочувствования терпимость подразумевается сама собой», — писал Шпенглер, например.
Пьянство тут важно в том смысле, что большая часть избиений и изнасилований происходит по пьяни, а до суда дела не доходят просто потому что запуганные женщины боятся обращаться в милицию.
Кризис бьет по всем, но в первую очередь по незащищенным слоям, например, по матерям-одиночкам, которым начинают, скажем, сокращать/задерживать зарплату или пособие.
Это, конечно, замечательно, когда мужчина, отработавший на трех работах, обнаруживает на плите ужин, который ему приготовила женщина, отработав перед этим на двух. Но вообще право на ужин после работы это то, что полагается человеку по определению, а не то, что мужчина должен требовать от женщины. С диаспорами сложный вопрос, коротко не ответишь. Но очевидно, что радикальные ответы вроде а)пусть живут как считают нужным и б)пусть живут по «нашим» европейским традициям – тут не подходят. Ну а насчет дионисийского и аполлонического, конечно, тоже можно долго рассуждать. Напомню, что лозунгом части феминисток является как раз высвобождение женского, чувственного, спонтанного (дионисийского то есть) начала в противововес подавляюще рациональному мужскому. При чем тут терпимость, непонятно.
Аполлоническое начало являет собой порядок,а дионисийское начало — это опьянение чувствами, забвение, хаос, экстатическое растворение в массе. Сейчас в обществе превалирует именно дионисийское начало. И носителями его являются, как женщины, так и мужчины. Может быть, мужчины даже в большой степени. Мужчины, проще говоря, обабились. Я только что вернулся с митинга в посёлке Мурино. Люди собрались, чтобы выразить возмущение постоянными отключениями электричества в их посёлке. Один из организаторов мероприятия — женщина, среди участников — много женщин. Я стоял рядом с женщиной, молодой мамой, которая гуляла с ребёнком в коляске. Подошёл молодой муж, располневший такой мордастенький мужичок лет 30-ти. «Чего ты здесь стоишь?» — спрашивает жену. «Слушаю!». «Пошли отсюда. Сейчас они тебя рай пообещают!». И увёл жену. Вот такие мужчины — это приговор. Когда женщины, пусть по-дионисийски, с нотками лёгкой истерики, выражают возмущение — это нормально, не все такие, как Мария Спиридонова. Но когда мужчина не хочет ничего видеть дальше своего расплывшегося пуза — это отвратительно. В этом смысле феминистки, конечно, гораздо ближе к революционерам, чем вся эта толстозадая и пузатая недолюдь.