А что бы крикнул Анпилов перед расстрелом?

На митинге «Русские за честные выборы», который прошёл 25 марта в Санкт-Петербурге на Конюшенной площади, собралось всего человек 150, не больше. Но те, кто на него не пришёл, потеряли многое. Где и когда они ещё увидят коммуниста Виктора Анпилова, выступающего под портретом последнего российского самодержца — Николая II? Но глядя на это, я вспоминал не положение отца постмодернизма Жана Франсуа Лиотара о «деградации прежних центров притяжения» в политике, а об обычной человеческой деградации.

Виктор Анпилов никогда не был моим героем. Но всё же этот человек заслуживал уважения. Работая корреспондентом в Никарагуа в 1984-1985 годах, он выезжал в самые опасные районы страны, где вооружённые отряды сандинистов отражали вылазки контрас. В годы Перестройки, когда массовое сознание помешалось на идее «жить, как на Западе», он не заигрывал с либеральными предрассудками толпы, а критиковал бюрократический режим с позиций рабочего социализма.

Так, в первом номере его газеты «Молния» была помещена статья рабочего ЗИЛа Василия Шишкарёва об опыте борьбы рабочкома цеха МСК-2 за право рабочих участвовать в распределении прибыли предприятия. Все 90-е годы Анпилов последовательно боролся с либеральной властью, стал одним из основателей Российской коммунистической рабочей партии. Его движение «Трудовая Россия» всегда находилось в эпицентре сражений с режимом капиталистической реставрации. С октября 1993-го по  февраль 1994 года он сидел в тюрьме «Лефортово» за то, что был одним из организаторов защиты Верховного Совета. Я прекрасно помню кадры оперативной съёмки ареста Анпилова на какой-то даче. Их смаковали все телеканалы.

В годы Перестройки, когда массовое сознание помешалось на идее «жить, как на Западе», Виктор Анпилов не заигрывал с либеральными предрассудками толпы, а критиковал бюрократический режим с позиций рабочего социализма.

«Я решил переждать в Туле несколько дней, отпустить бороду, как-то изменить внешность, а затем двигаться дальше. 6 октября я начал писать манифест “К оружию!”. Этот документ, написанный мною собственноручно, лежал на письменном столе и был изъят следственными органами в день моего ареста, — вспоминает Анпилов. – Хозяева дачи, честнейшие и порядочные люди, меня выдать не могли. Скорее всего, в момент, когда я однажды вышел на улицу порубить дрова, меня увидели и опознали соседи, и среди них — бывшие ответственные работники Тульского обкома партии. <…>

Военные, производившие арест, отвезли меня к начальнику Управления внутренних дел Тульской области, но генерал не пожелал “светиться” и замахал руками: “Ведите к следователям”. Первый допрос — чисто формальный: где родился, где крестился. Протокол изъятия личных вещей, в том числе манифеста “К оружию!”, я подписывать в отсутствие адвоката не стал. В комнату допроса ввели оператора телевидения из МВД. Особо снимать было нечего, кроме грубых рабочих ботинок, оставленных мне Анатолием Кирилловичем, которые я попытался спрятать под стул, когда на них навели фокус телекамеры. Повели в наручниках на улицу. Телекамера впереди, снимает. “Голову — вниз! Голову — вниз!” — кричат конвоиры и тычут в затылок кулаками. “Хрен вам! — думаю. — “Трудовая Россия” перед врагом голову не склоняет!”»

Журналисты ельцинской поры не любили Анпилова. Сравнение его с Шариковым стало общим местом. Понятное дело: Анпилов — не парень с обложки. С его внешностью он мог бы попробовать себя в кино, играя роли рабочих заводил, несмотря на то, что никогда на заводе не работал. Неплохо бы он смотрелся и в роли хулигана с окраины или какого-нибудь бандита типа Промокашки из «Места встречи изменить нельзя». В 90-е годы началось огламуривание радикализма. «Мир моды и стиля» вдруг предъявил спрос на образы парней в пасамонтанах (сейчас, с подачи Pussy Riot, эти головные уборы принято называть на английский манер  балаклавами) и стройных девушек с автоматами и пистолетами. Я сам организовывал подобные фотосессии национал-большевиков для иллюстрированных журналов. Летом 1997 года один магазин модной молодёжной одежды вывесил на углу Невского проспекта и улицы Марата баннер, на котором были изображены нацболы на демонстрации. Баннер, правда, провисел недолго — его сожгли возмущённые антифашисты. На Анпилова, естественно, в «мире моды и стиля» спроса не было. И это хорошо. Если образ начинает использовать и обыгрывать общество потребления, он неизбежно выродится в свою противоположность, как, это, например, произошло с образом Че Гевары, и мёртвый команданте ничего с этим поделать не может.

Журналисты ельцинской поры не любили Анпилова. Сравнение его с Шариковым стало общим местом. Понятное дело: Анпилов — не парень с обложки. С его внешностью он мог бы попробовать себя в кино, играя роли рабочих заводил, несмотря на то, что никогда на заводе не работал. Неплохо бы он смотрелся и в роли хулигана с окраины или какого-нибудь бандита типа Промокашки из «Места встречи изменить нельзя».

В октябре 1995 года Национал-большевистская партия выставила несколько кандидатов на выборах депутатов Государственной думы. В Петербурге мы продвигали тогдашнего идеолога партии Александра Дугина, я был его доверенным лицом и иногда даже вместо него встречался с избирателями. Наши кандидаты шли как самовыдвиженцы по одномандатным округам. Если бы наша кампания была соединена с кампанией какой-то партии, которая выставила свой список на выборы — может быть, наши кандидаты получили бы побольше голосов. Но этой смычки добиться не удалось.

«Для НБП 1995-й год прошёл в строительстве бункера и в выборах,-рассказывает Эдуард Лимонов. –  Помню, что летом 1995-го вместе с Рабко (Тарас Рабко — первый редактор газеты “Лимонка” — Д. Ж.) я ездил к Анпилову на предмет совместного участия в выборах. Мы хотели, чтобы несколько наших ребят вошли в партийный список блока “Трудовая Россия — Коммунисты — за СССР”, в обмен на поддержку блока в регионах, где у нас были организации партии и поддержку в Москве. Встречи две или три произошли в строительной бытовке где-то в центральном районе Москвы. Из этих встреч я вынес неколебимую уверенность в нерешительности и колеблющемся характере оппозиции. В последний раз я посетил “Анпилыча” в его бытовке дней за пять до окончания срока подачи списков кандидатов от политических партий в Центризбирком. Он всё ещё ждал Тюлькина (Виктор Тюлькин — один из лидеров РКРП — Д. Ж.), который, в свою очередь, ждал решения Зюганова о том, будет или не будет у них Совместный Блок. В тот раз у меня лопнуло и терпение и надежда, что мы попадём в список. В случае общего Блока с Зюгановым нам, разумеется, и одного места не дали бы. В случае блока РКРП и анпиловской “Трудовой России” мы могли питать слабую надежду, что, может быть, получим пару мест. В случае, если Анпилов пойдет один, поддерживаемый зарегистрированными, но несуществующими партиями вроде “Комитета Советских Женщин” или “Возрождения” г-на Скурлатова, то и здесь мы могли питать лишь слабую надежду на пару-тройку мест в списке. Виктор Иванович всё это нам изложил, сидя за столом и вертя в пальцах карандаш прораба. Злые, мы сухо простились с ним, уверенные, что анпиловцы ни в каком виде, ни в сухом, ни в жареном, ни с Тюлькиным, не дойдут до Центризбиркома. Но они дошли, вот что было удивительно, и даже едва не попали в Госдуму, взяв не пять, но около пяти процентов. Вполне возможно, что власть (на неё Анпилов действовал, как красная тряпка на быка), “помогла” им не попасть в Думу, сняв несколько процентов, или несколько десятых процентов».

В итоге каждый активист НБП сам решал, за какое объединение  отдать свой голос. Я выбрал «Коммунисты — Трудовая Россия — за СССР». По той причине, что это были самые левые участники выборов. В 1997-м НБП совершила левый поворот. Лидеры партии, прежде всего — Эдуард Лимонов, наконец, убедились в полной политической немощи русских националистов и отказались от сотрудничества с ними. Национал-большевики начали искать союзников слева.

«С осени 1995 года по осень 1996 года, как уже было сказано, мы работали с правыми. Вышли мы из этой работы с правыми как после холодного душа,  — признаёт Лимонов. — Определённая ублюдочность правых, их неполноценность делала в сравнении с ними левых просто привлекательными. Да и модель общества, которую они предлагали, выглядела чуть свежее. Если самые старые правые ориентировались на 1913 год, баркашовцы, лысенковцы и прочие на “гитлеровскую” модель, штурмовые отряды, 1920-е и 30-е годы, то анпиловцы всё же имели моделью советский строй последних лет сталинизма — 1945-1953 годы. В итоге появился “Фронт трудового народа”, в который вошли мы — НБП, “Трудовая Россия” и Союз Офицеров во главе со Станиславом Тереховым (который в начале 2000-х превратился в державного националиста). Что символично, соглашение было подписано 2 октября в штабе НБП на 2-й Фрунзенской. Одной из главных целей соглашения объявлялось совместное участие  в думских выборах в октябре 1999 года».

На Анпилова, естественно, в «мире моды и стиля» спроса не было. И это хорошо. Если образ начинает использовать и обыгрывать общество потребления, он неизбежно выродится в свою противоположность, как, это, например, произошло с образом Че Гевары, и мёртвый команданте ничего с этим поделать не может.

Фактически, союз НБП с анпиловцами начал складываться за год до официального заявления о создании «фронта». Сотрудничество выражалось в проведении совместных мероприятий. «Мы учились у анпиловцев, а они учились у нас (правда, наш пример не во всём годился им, встречался всегда в штыки, и если адаптировались наши методы, то поздно), — рассказывает Лимонов. — В деле проведения шествий и митингов или пикетов есть множество каверзных мелочей. Их нужно знать. Вплоть до такой чепухи, что в уведомление следует внести марку и номер автомобиля, на котором будут ехать ваши динамики. Если вовремя не проверить матюгальники и не заменить батарейки, то ваша акция никем не будет услышана, и так далее. Всему этому, также как и спорам с московскими управами, ментами, префектами о маршрутах, мы научились у “Трудовой России”».

Лимонов очень ценил этот альянс, а я надеялся, что союз с «Трудовой Россией» заставит НБП полеветь. Однако ленинградское отделение НБП в отличие от московского, наоборот, стремительно правело, и летом 1997 года, до официального подписания соглашения о создании «фронта», я тихо покинул ряды этой «самой революционной партии современности». Из газет я узнал, что 7 ноября 1997 года Лимонов, Анпилов и Терехов шли за огромным красным баннером, на котором было написано  «Фронт трудового народа, армии и молодёжи».

Любопытно, что в Петербурге, где власть в отделении захватили правые, «фронт» просуществовал гораздо дольше, чем в других городах. Собственно «фронтом» это назвать, конечно, нельзя. Но до недавнего времени петербургские нацболы весьма плодотворно сотрудничали с Владимиром Леоновым, редактором газеты «Трудовая Гатчина», который долго был  депутатом Законодательного собрания Ленинградской области. Почему в общероссийском масштабе «фронт» распался, я не знаю. Лимонов обвиняет в предательстве Анпилова, а Анпилов вообще не затрагивает этот вопрос в своей книге.

Всё постсоветское время Анпилов был типичным неосталинистом. Сталинизм от державного национализма отделяет всего один шаг. Но всё же этот шаг требует радикального пересмотра мировоззрения. 

«12 февраля мне позвонили десятки людей и сообщили, что Анпилов создал “Сталинский блок”, во главе его стоят Анпилов, Евгений Джугашвили и подполковник Терехов. “А где же вы?” — недоумевали десятки людей, —  излагает Лимонов свою версию. — <…> Мы поехали в штаб “Трудовой России”, так как выяснили, щупая Анпилова по телефону, что он должен быть там. Он и появился часа через полтора. Закрывшись наедине со мной, в комнате, где в беспорядке валялись пачки анпиловской “Молнии”, Анпилов, мы оба стояли, смотря в сторону, стал цедить слова: “Ну понимаешь, Эдуард Вениаминович, мне за вас достаётся от наших. Я устал вас отстаивать. И флаг у вас с этим белым кругом, чтоб его… Ну фашистов же напоминает! И лозунги у вас… Ну зачем вы пришли к Думе с этим лозунгом “Долой и правительство, и Думу!”? Нашим людям это не понравилось, экстремизм этот ваш. Против всех не повоюешь. И ты сам, такого понаписал…”». Якобы те же доводы Анпилов повторил и через неделю, выступая перед нацболами в штабе НБП. Через 10 лет Анпилов вновь вернулся к идее союза с Эдуардом Лимонов. Во всяком случае, в 2006–2007 годах он участвовал в совещаниях и митингах «Другой России».

Так или иначе, всё постсоветское время Анпилов был типичным неосталинистом. Сталинизм от державного национализма отделяет всего один шаг. Но всё же этот шаг требует радикального пересмотра мировоззрения. Передовая статья на сайте «Трудовой России» украшена фотографией баннера, на котором написано «Долой самодержавие президента! Власть съезду советов!» И вдруг лидер этого движения выступает с трибуны, которая украшена баннером с изображением Николая II. По словам Лимонова, Анпилова напрягал флаг национал-большевиков — красный, с чёрным серпом и молотом в белом круге. Но его абсолютно не напрягали знамёна «Национал-социалистической инициативы» со стилизованной свастикой, которые развевались на митинге перед трибуной, с которой он выступал недавно в Петербурге.

12 февраля 2012 года Анпилов стал доверенным лицом кандидата в президенты РФ Владимира Жириновского. «Именно установка на ликвидацию президентского самодержавия стала стержневой идеей “Трудовой России” на всём протяжении избирательной кампании в стране, и именно с этой идеей наш лидер В. И. Анпилов (в качестве доверенного лица Жириновского) проводил массовые встречи со сторонниками “Трудовой России” и беспартийными гражданами в регионах страны, а также выступил в прямом эфире по радио и телевидению в Вологодской, Иркутской и Новосибирской областях. Мы агитировали не за Жириновского, а за идею упразднения президентства, против Путина и его царистских устремлений», —  объясняет поступок шефа соратник Анпилова Станислав Рузанов.

Допустим, что это так и есть: Анпилов просто использовал удостоверение доверенного лица, чтобы агитировать против самодержавия. Но тогда почему он не возмутился тем, что трибуна митинга, на который его пригласили, украшена портретом самодержца, ответственного за Кровавое воскресенье? То, что на баннере было воспроизведено изречение из царского Манифеста октябре 1905 года о даровании подданным прав и свобод, дела не меняет. Анпилов не хуже меня знает, что этот Манифест был оплачен кровью рабочих забастовщиков, а сам Манифест появился после того, как началась всеобщая стачка: 12–18 октября в различных отраслях промышленности бастовало свыше двух миллионов человек. Но Анпилов не напомнил об этом на митинге. В сомнительной компании он стоял и смиренно ждал своего слова, а получил он его одним из последних. Вся его речь была заигрыванием с аудиторией под имперскими и нацистскими флагами. Он начал с того, что «русские рабочие Путина не выбирали», что «русские рабочие — честные и законопослушные люди», а «власть кормит инородцев»…

Даже во времена существования «красно-коричневой» оппозиции Анпилов не позволял себя братания с монархистами. И вдруг такой финальный аккорд, который перечёркивает всё, что он делал до этого. 

Анпилов — довольно пожилой человек. В 66 лет люди вроде него, наверняка, думают о следе, который они оставят в истории. Историки будущего, изучая то, что переживала Россия после развала СССР, будут много раз обращаться к деятельности Анпилова. Но даже во времена существования «красно-коричневой» оппозиции Анпилов не позволял себя братания с монархистами. И вдруг такой финальный аккорд, который перечёркивает всё, что он делал до этого. Его появление на этом митинге — никакой не постмодернизм, а обычная политическая и человеческая нечистоплотность. Соратники Анпилова упрекали лидера «Левого фронта» Сергея Удальцова за то, что он, «будучи одним из организаторов митингов “за честные выборы”, не спешит проводить линию левых в данном движении, а использует и ресурс правых, и ресурс избирательной кампании Зюганова исключительно в целях самопиара». А чей ресурс использует их вождь? Ультраправых и монархистов. А главное, что за линию он проводит? Линию реакционного национализма.

И только не надо сравнивать Анпилова с одним из основателей итальянской компартии Николой Бомбаччи или одним из основателей французской компартии Жаком Дорио.  Те отошли от большевизма и стали фашистами, полагая, что фашизм обновит мир более радикально, чем коммунизм. Никола Бомбаччи встал во главе Республиканской партии фашистов, когда стало ясно, что война скоро закончится победой союзников. Тем не менее, выступая перед рабочими и студентами в «республике Сало» (северная часть Италии), он не уставал пропагандировать фашизм как «торжество работы, революции и строительства». Он считал, что работает на будущее. Бомбаччи никогда бы не встал рядом с портретом короля, так как до конца жизни оставался ярым ненавистником монархии. Когда его расстреливали партизаны, он вскинул руку с сжатым кулаком и крикнул: «Да здравствует социализм!» А что бы крикнул Анпилов? Он бы наверняка стал бы подстраиваться под аудиторию, как на митинге на Конюшенной площади 25 марта 2012 года.