Дмитрий ЖВАНИЯ
В Петербурге давно работает арт-группа «Что делать». Её активистов можно встретить на акциях протеста и других мероприятиях левой оппозиции. И это не случайно. Как заявляют художники, они пытаются создать «единое пространство политического взаимодействия между теорией, искусством и активизмом». Видимо, одной из форм такого взаимодействия они видят музыкальный спектакль «Русский лес», который они покажут 2 мая в Доме культуры имени Щелгунова. «Хомяки, Бандерлоги, Зайцы – эта сказка для вас! Мы написали её этой зимой, во время головокружительной попытки становления гражданского общества в России, — обращаются художники к публике. — Наблюдая и участвуя в этом политическом бурлеске, мы были удивлены, как много мифологических образов всплыло из глубин нашего коллективного бессознательного – точнее, как много архаических образов было извлечено властью и подхвачено обществом. Миф наступает! Он опутывает своими щупальцами все сферы нашей жизни, не давая развиться ничему новому. Как бороться с ним? И нужно ли с ним бороться? Это вопрос. А ответ мы должны придумать все вместе». С лидером «Что делать» Дмитрием ВИЛЕНСКИМ мы поговорили о современном искусстве в целом и левом «политическом бурлеске» в частности.
– Художественная практика коллектива «Что делать» сильно отличается от модного ныне акционизма — скажем, от нашумевших в последнее время акций группы «Война» или женского коллектива «Pussy Riot». В чём вы видите основное отличие от акционистов? Ведь ваше творчество, как и их деятельность, основано на политическом высказывании…
– Действительно, наши работы сделаны в совершенно разных регистрах. При этом я исхожу из того, что сегодня нам нужно создавать новую композицию политически ангажированных, солидарных и независимых творческих сил. Это предполагает и разные формы карнавального уличного протеста, и акции прямого действия, и учреждение самоорганизованных инициатив критического знания, и автономные медиаресурсы, и массовую культуру сопротивления, и много всего другого. Чтобы эта композиция сил стала возможной, требуется выработка базового языка коммуникации, позволяющего соотносить ту или иную активность с общими задачами политики освобождения. Но меня очень беспокоит ситуация, когда единственными критериями «успешности» того или иного произведения становится исключительно медиауспех или же репрессии властей против авторов. К сожалению, и «Война», и «Pussy Riot», при всём моём уважении к их честным и самоотверженным высказываниям, на мой взгляд, во многом оказываются в плену российской системы политического манипулирования/управления. Надо проанализировать и вскрыть, как эти правила формируются манипуляциями общественного пространства, как они встроены в определённые политтехнологические игры медиа, власти и либерального протеста. Но проблема, на мой взгляд, в том, что наши активисты в своём антиинтеллектуальном популистском драйве не готовы на какую-то саморефлексию о том, что же, собственно, они производят, для кого, и какими могут быть последствия этой активности.
Наши практики как раз им противоположны – мы всегда настаивали на роли художника и интеллектуала в качестве публичной фигуры, ответственной за производство смыслов и программу критического преобразования общества. Собственно поэтому мы и работаем в жанре нарративных политических видеофильмов, производства критических исследований и их распространения (все работы находятся в открытом доступе на сайте www.chtodelat.org). При этом нам важно быть частью общих политических процессов, которые, мы считаем, нужно обобщать и анализировать изнутри. На наш взгляд, активист не может быть заложником невменяемости политического пространства. Именно активисты, художники и интеллектуалы обязаны сегодня ответить на этот вызов и попытаться создать автономную публичную сферу, способную серьёзно противостоять мутной манипуляции политтехнологов, креативщиков из глянцевых журналов и мира искусства. Для этого они и нужны обществу, которое всегда находится в становлении. Скучно это или нет, но это придётся сделать – иначе нас ждёт ещё более скучная участь – оставаться заложниками чужой игры.
– Можно ли вообще то, за что одни сейчас клеймят, а другие восхваляют женский коллектив «Pussy Riot», назвать «художественной акцией»? Ведь под акцией мы обычно подразумеваем действо, в котором соблюдено единство пространства и времени. А «Pussy Riot» с гитарами подёргались в кафедральном Богоявленском соборе в Елохове, а канкан станцевали в Храме Христа Спасителя, то и другое они сняли на видео, а затем сделали клип на песню «Богородица, Путина прогони!»
– На мой взгляд, это, прежде всего, очень удачная медиаинтервенция/вторжение, которая основана на документации физического присутствия в реальном пространстве церквей. Всё зависит тут от позиции интерпретаторов – очевидно, что именно церковь восприняла это «действо» как «единство пространства и времени». Собственно, их клип гораздо меньше интересует. А вот если всерьёз обсуждать вопрос художественности высказывания, то тут стоит рассматривать видеопроизведение. «Акция» тут, по существу, состоялась только для каких-то очень серьёзно «замороченных» православных, если поверить в искренность их якобы оскорблённых чувств.
– Сейчас для того, чтобы считаться художником, не нужно обладать никакими специальными навыками. Достаточно просто объявить: «Я художник!» На ваш взгляд, это – демократизация искусства или его вырождение?
– Мне кажется, что это очень вульгарно-наивная позиция. Ты можешь объявить себя хоть святым, хоть кем угодно – вопрос, кто этому поверит? И в современном искусстве есть масса сложнейших профессиональных конвенций и протоколов признания. Если кому-то кажется, что современное искусство депрофессионализировалось, то это совсем далеко от реальности. К примеру, для упрощения, могу сказать, что если во дворах стали больше гонять мяч — это не значит, что футбол выродился. Действительно, сейчас гораздо больше возможностей творческой реализации – стало легко что-то сфотографировать или спеть и, скажем, разместить всё в интернете. Можно при этом написать что «ты типа художник» и это замечательно, так как, действительно, открывает возможности творческой реализации для миллионов людей – это демократично, но как я и сказал, имеет такое же отношение к профессиональной игре, как и дворовый футбол. Вопрос о том, какие профессиональные навыки характеризуют сегодняшнего современного художника, требует длительного разговора. Могу только сказать, что за последнее десятилетие появилось рекордное количество специальных программ в категории «мастер и доктор визуальных искусств» – подобной академической формализации ремесла художника искусство не знало никогда.
– Вам не кажется, что так называемое актуальное искусство занимается воспроизведением того, что 90 лет назад лет делали дадаисты, а до них — футуристы. «Художественный жест» подменяет художество, художники замыкаются исключительно на акционизме, а, учитывая невысокий интеллектуальный уровень большинства из них, акции часто выполняются в стиле трэш-шапито и экстремальной клоунады. Часто за надоевшими от частого применения постмодернистскими рассуждениями о многоголосице и размытости смыслов, войне смыслов и так далее скрывается очень простой факт, который «сетевыми хомячками» обозначается как «креатив г…но». В чём смысл, например, акции группы «Война» «Еб…сь за наследника медвежонка» или акции группы «Бомбилы», когда они прикрепили диван на багажник «Жигулей», а затем двое участников этой группы, парень и девушка, имитировали половой акт на этом диване, когда «Жигули» двигались на небольшой скорости по улицам нашей столицы? Футуризм провозгласил новое понимание жизни, воспел скорость и риск, дадаизм заставил бюргерское общество посмотреть на себя со стороны. Когда Диего Ривера нарисовал на стене Рокфеллер-центра в Нью-Йорке изображения Ленина и Троцкого — все поняли, что он хотел этим сказать, что за вызов он бросил. А что провозглашают современные акционисты?
– Акционизм в сегодняшнем актуальном искусстве составляет от силы 1-2%. Такое искажённое представление возникает из-за того, что он, в отличие от остальных 98-99% другого искусства, оказывается в сфере внимания массмедиа и таблоидов и часто основан, как вы правильно заметили, на вторжении в очевидно табуированные зоны. Действительно, эта стратегия имеет давнюю традицию, истоки которой лежат в дадаистских практиках и в российском футуризме (пресловутая «Жёлтая кофта» Маяковского, «Пощёчина общественному вкусу») – то есть это очень серьёзный и открытый для взаимодействия культурный пласт, особенно в консервативных обществах.
Я думаю, что все современные акционисты провозглашают самые разные требования. И я думаю, что имеют на это полное право. Есть системное юридическое противоречие между правом на свободу высказывания и запрещением оскорблять те или иные группы людей (на Западе это проявлено в законе о hate speech). Понятно, что если есть «потерпевшие», то дело выходит в суд, который должен с этим сложнейшим конфликтом законов что-то решать. Это касается, прежде всего, акций в публичном пространстве – но есть пространства искусства, в которых схожая проблематика может быть поставлена не менее актуально – и эти места традиционно находятся под защитой автономии. Это, мне кажется, одна из базовых конвенций современной демократии.
– Не кажется ли Вам, что одна из задач современного искусства — разрушение сакральных представлений? А разве каждый человек в отдельности и человеческое общество в целом не должны иметь сакральные понятия и табу?
– Я против любых форм сакральности – это моя политическая позиция, которую я отстаиваю в своём творчестве. При этом я уважаю любого человека, у которых есть некие сакральные ценности, если это не сакральность расовой чистоты или нации. Но так как мы живём уже несколько столетий в политическом пространстве светских государств, я категорически против того, чтобы частное или церковное пространство сакрального могло влиять на то, как будут выстраиваться отношения в обществе и влиять на формирование человека.
– Я говорю не только о церковном понимании сакрального, но и разрушении запретов на уровне обыденного поведения. Вот недавно американская художница Эрика Симон появлялась на улицах Нью-Йорка полностью обнажённой, чтобы, как она утверждает, «привлечь внимание к проблеме наготы и научить других не стесняться своего тела». Но это же абсурд! Человечество не просто так постепенно пришло к пониманию того, что на теле есть интимные места, которые надо закрывать от чужого взора. Да и вообще стыд – порой очень нужное чувство. Например, мы понимаем, что испражняться на людях – стыдно. Для этого есть отхожие места. И лишь некоторые «художники» какают под картинами в музее.
– На мой взгляд, акция Эрики Симсон – пример очень плохого персонального, концептуального проекта. Очевидно, что это довольно тупая фотоссесия, которая, в лучшем случае, может быть интерпретирована как защита прав нудистов – но в реальности — просто такой глупый пиар для каких-то медиа, и тут мы опять возвращаемся к началу разговора: вы видите в этом что-то относящееся к искусству – я же, как профессионал, утверждаю, что это не имеет, по большому счёту, к нему никакого отношения.
– Вам не кажется, что акционистское искусство, желая разрушить сложившиеся представления людей, поступает антигуманистично, так как оно врывается в сознание людей, не спрашивая их разрешения на это?
– А любая идеология, реклама, речи политиков и т. д. – они спрашивают разрешение? Искусство, во всей своей сохраняющейся маргинальности, предлагает альтернативу тому, чем вам компостируют мозги на каждом углу.
– Есть мнение, что настоящее искусство всегда антибуржуазно: мол, те, кто работает на заказ – не художники, а ремесленники, которые просто не сапоги шьют, а картины рисуют. А настоящее искусство – это всегда поиск, конфликт и т. д. Но порой художники-акционисты кажутся «резервной армией» шоу-бизнеса. Можно себе представить, например, сколько людей просмотрели фотографии голой Эрики Симон, да ещё и хорошенько при этом раздрочились …
– Когда кажется, как у нас попы говорят, креститься надо… Опять же, если речь идёт о художниках, то их отличает, прежде всего, наличие сотни других благородных желаний, а не страсть встроиться в шоу-индустрию. Просто мы создали общество, в котором шоу-бизнес тотален, как и капитал. И настоящие художники, действительно, пытаются ещё как-то держать оборону и показывать, что есть ещё какие-то другие ценности за рамками денежных измерений. Проблема в том, что их мало, да и прессинг огромный. И, действительно, есть такое чудо, что иногда они исторически выигрывают – иначе нам было бы нечего тут обсуждать.
– Чем от ремесленника, работающего на заказ, отличается художник, который получил грант из какого-то фонда под развитие определённого направления?
– Дело в том что, в вопросе перепутана логика производства в искусстве. Фонды выделяют финансирование тем или иным авторам, которые уже сформировали своё уникальное видение мира, свои методы работы и стилистику и, собственно, развивают в своей работе то или иное представление об искусстве, с которым «фонд» хотел бы ассоциироваться. Я категорически против спекуляции о том, что есть какой-то заговор для продвижения того или иного явления. Есть определённая политика и очень сложная диалектика отношений производителя/художника и институции – они такие же сложные, как отношения между рабочим и капиталом. Но тут есть ещё нюанс, что, как правило, речь идёт об экономике символических ценностей, а она построена на уникальной логике траты. Культурное производство, в отличие от ремесленного — это логика не инвестиций, а непросчитываемых трат. Именно это и интригует в искусстве, прежде всего.
– В прошлом почти все авангардные художники были приверженцами радикального разрыва с буржуазным миром и смотрели на мир суровым эсхатологическим взглядом. А вы пробуждение гражданского общества в России в декабре 2011 года называете «политическим бурлеском». Вы хотите высмеять это пробуждение? Ведь burlesque в переводе с французского означает «шутовство», «нелепость», а по-итальянски родственное слово burla — это не только шутка, но и чепуха. Да и сам жанр бурлеска зародился как пародийный. Может, хватит смяться? Ведь скоро будет не до шуток!
– Мы (тут я говорю от всего авторского коллектива) считаем, что умение смеяться, сатирически высмеивать определённые пороки общества — это серьёзнейшая задача искусства, как раз говорящая о силе и зрелости общественной саморефлексии. Мы употребили в пресс-релизе слово «бурлеск» в его оригинальном смысле, означающем, что «серьёзное содержание выражается несоответствующими ему образами и стилистическими средствами, а «возвышенные герои» оказываются как бы “переодетыми” в шутовское, чуждое им, одеяние». По отношению к событиям политизации прошедшей зимы (и не только) мы считаем, что это вполне легитимное и серьёзное отношение.
– Не кажется ли Вам, что весь этот «бурлеск» левого художественного бомонда – следствие того, что он имеет симпатии «офисного планктона», а не рабочего класса. Вот и ваша «музыкальная сказка» написана для «хомяков, бандерлогов и зайцев». Всё это, конечно, весело, но какое это имеет отношение к борьбе против капитализма и буржуазной системы?
– Мы писали эту сказку, обращаясь ко всем. Между прочим, под именем «зайцев» у нас как раз идут все самые простые труженики (нам казалось, что это понятно). Также я не вижу смысла продолжать тупо разделять общество на «планктоны» и «подлинных пролетариев». Не стоит тут много распространяться, что класс – это исторически детерминированная структура, и, в зависимости от стадии развития производственных отношений, он претерпевает изменения – класс всегда находится в становлении – нет такого готового понятия. Поэтому мы считаем, что любой человек, получающий зарплату, является рабочим. А вот как будет развиваться его классовое сознание — зависит от множества факторов и, не в последнюю очередь, от его культурного развития. И мы надеемся, что наша пьеса будет считана зрителем как произведение, направленное на становление сознания, способного критически анализировать состояние мира вокруг себя и формировать свою повестку борьбы за его изменение. Так что тут всё очень серьёзно.
