Алексей ЖАРОВ
Этот юбилей замалчивает государство РФ, но помнит страна Россия. 110 лет назад Москва поднялась на Декабрьское восстание. Которое стало подлинной кульминацией Первой русской революции. Именно московский декабрь — а не расстрел 9 января, не Манифест 17 октября, даже не Октябрьская политическая стачка — выразил суть 1905 года. Общество доказало, что умеет внятно говорить с властью. Это и был Русский Майдан. А Майдан подавлять бесполезно.
Опросов тогда не проводили, но рейтинг Николая Романова в начале XX века едва ли был ниже путинских 86%. Тогдашних богемных «белоленточников», вроде Константина Бальмонта («Он трус, он чувствует с запинкой, но будет, — час расплаты ждёт. Кто начал царствовать — Ходынкой, тот кончит — встав на эшафот») и безумных крамольников-террористов можно было выносить за скобки. Что власти и делали.
Нацлидер, дворцовые круги, правящее чиновное дворянство были уверены в царелюбивом пахаре и мастеровом как их преемники в «Уралвагонзаводе». О рабочей демонстрации 9 января можно было просто сказать: «Задержите как-нибудь». А потом выговаривать делегации специально отобранных игорей холманских: «Я на вас не сержусь. Но мятежной толпой заявлять мне о своих нуждах преступно».
Обвальные послеянварские протесты повергли в шок хозяев земли русской. Они, как оказалось, искренне жили в параллельной реальности. Увлечённые дворцово-церковными церемониями, царскими выходами из Успенского собора гвардейскими парадами, геополитическими изысканиями в «Царьградских проливах» и на «Крайнем востоке», они проглядели, проспали тектонические социальные сдвиги. Интеллигент ненавидел их с философическим умствованием. Рабочий — по-простому: как браток мента. И даже крестьянин давно был себе на уме.
Не зря крепостники середины XIX века умоляли Николая I отказаться от строительства железных дорог. «По этим дорогам к нам приедет революция!» — повторяли они крик души австрийского императора. Но — надо же перебрасывать войска и военные грузы… Никуда не денешься. А значит, пришлось пойти на порчу народной нравственности. Ширился слой людей, оторвавшихся от православной патриархальности и осваивавших принципы Дикого поля по найму. Они всегда считали себя обобранными, были заряжены социальной местью и готовы при малейшей возможности порвать начальство от десятника до императора. Не только за низкие заработки, штрафы и барачную жизнь. Не меньшую злобу вызывало казённое благолепие и враньё официоза, само существование «золочёной сволочи».
Грань между рабочим и бандитом была весьма размытой, недаром выражение «по-рабочему» означало то же, что «по шее». Даже в пронизанном полицейщиной Петербурге городовые предпочитали не ходить без нужды по заводской Выборгской стороне — в любой момент из окна могла вылететь чугунина на голову.
Конечно, таковы были не все до одного. К примеру, в «холодных цехах» Путиловского завода — например, паровозоремонтном — действовала сильная организация Союза русского народа. То же наблюдалось в Экспедиции заготовления государственных бумаг. Высококвалифицированные и хорошо оплачиваемые слесари или гравёры бунтовать не собирались. Им требовалось то же, что администрации и правительству — бесперебойная работа. С другой стороны, гнали от себя крамольников неграмотные подсобники, только что пришедшие из деревни и ещё не изжившие патриархальных понятий.
Современные исследователи отмечают, что монархисты держались «на верхушке и у подножия» рабочего класса. Но эти два полюса не отличались многочисленностью. И жизнь рабочего-черносотенца была куда опаснее, чем рабочего-революционера. Жёсткие бойкоты, позорные вывозы на тачках, избиения, даже прямые убийства. Самым безобидным методом общения с «изменниками рабочему делу» являлось обливание краской. Как сейчас зелёнкой.
Обычно русский пролетарий быстро делался городским пугачёвцем. А его отец и младший брат, оставшиеся в деревне, глядели да думали. Именно такая братва, «социальное отрицалово» — авангард любой революции. Это надо учитывать без иллюзий. И кстати, к этому следует приготовиться здесь и сейчас. Так, на всякий случай.
Были ли эти люди сознательными революционерами, идейными приверженцами демократической республики? Как говорится: «Хороший вопрос. Прошу следующий». Некоторые — да. Как правило, такие состояли в активе РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии) или ПСР (Партии социалистов-революционеров). (Тут ещё надо заметить, что разница между большевиками и меньшевиками не выглядела особенно концептуальной. Те и другие — враги чиновников и фабрикантов, а прочая заумь тогда мало кого волновала.) Но аполитичная вроде бы рабочая масса с готовностью шла за ними. Ненависть к начальству распространялась на царский режим. И превращала работягу-полулюмпена в такого убеждённого республиканца, что самому подкованному идеологу-марксисту мало не покажется.
Собственно, что тут объяснять? Заговори сейчас с водилой о Ротенберге или с электриком о Рогозине — что получится? Будь они хоть сто раз «крымнашисты». А уж коснись директора или гражданина начальника райотдела…
Всё это в полной мере выстрелило в Пятом году. Двухмиллионная Октябрьская стачка шла под лозунгами «Долой царское правительство!» и «Да здравствует демократическая республика!» Но не только зазвучали здравицы вооружённому восстанию. На студенческих собраниях и интеллигентских банкетах читались доклады о сравнительных достоинствах маузера и браунинга. Возникало небывалое единение интеллигентной молодёжи с народом. Типичная деревенская картина 1905–1906 годов: мужики громят помещичью усадьбу, пара студентов в тужурках курят у окна, проворачивая барабаны револьверов, милая барышня вдохновенно играет на рояле, поглядывая на сумочку с дамским браунингом.
Манифест, которым царь «даровал гражданские свободы», был встречен в духе Бальмонта наших дней Дмитрия Быкова: «Не борись с собою, не томися, не вводи свободу — отвали». Такое решение могло дать эффект полувеком раньше, если бы дополнило отмену крепостного права. Но теперь самодержавие было припёрто к стене, и любая уступка рассматривалась как слабость. «А слабых бьют», — учит Владимир Путин.
Сразу вслед за 17 октября 1905-го по стране прокатилась мощная протестно-погромная волна. Стало ясно, что само не рассосётся. Царская власть исчерпала резерв политического манёвра, революционные группы — потенциал сравнительно мирных протестов. Дело стремительно пошло к решающему силовому столкновению.
Боевые дружины на московских предприятиях в целом сформировались и кое-как вооружились уже во время Октябрьской стачки. Заводские рабочие комитеты и делегации, в духе будущей польской «Солидарности», выдвигали пакеты экономических требований, к которым автоматом прилагались политические свободы и права самоуправления (самим фактом существования рабочих органов). «Чёртовым гнездом» называли монархисты мебельную фабрику на Пресне, хозяином которой был 22-летний Николай Шмит, бывший студент физмата Императорского Московского университета и дальний родственник Саввы Морозова. Этот парень, давно тусовавшийся с эсдеками, организовал и вооружил на свои немалые деньги самую крутую рабочую дружину. Капиталист вооружает рабочих против царя и правительства — такая вот классовая борьба. Вроде бизнеса по-русски. Жаль, Маркс не дожил.
Вожаки осенних забастовок сгруппировались в Московский Совет рабочих депутатов. Первое заседание состоялось 4 декабря 1905 года (все даты — по новому стилю). Практически сразу была сделана заявка на смену власти в городе, а по умолчанию и в стране. 18 декабря умолчание кончилось — на 20-е Совет назначил всеобщую стачку с переводом в вооружённое восстание. В назначенный день в городе началась забастовка, перерастающая в бои.
Первый замес произошёл прямо на заседании Совета, в училище Фидлера 22 декабря. Драгунский полуэскадрон, выполнявший роль ОМОНа, блокировал депутатов. Началась перестрелка, была брошена бомба, завязалась рубка… С обеих сторон погибли около двадцати человек.
Появилась инструктивная листовка «Советы восставшим рабочим». Читая её, словно погружаешься в сегодняшние дискуссии какого-нибудь «ДемПета» с каким-нибудь «Движением СОРМ»:
«Избегайте ходить на большие митинги. Скоро мы увидим их в свободной стране, а сейчас надо воевать и только воевать». Давались ценные установки по характеру войны: «Не занимайте укреплённых мест, не стройте баррикад. Войска всегда смогут взять их атакой или разрушить артиллерией. Когда кто-то зовёт вас идти куда-нибудь большой толпой или занять укрепление, это дурак или провокатор. Дурака не слушайте, провокатора убивайте. Ваши крепости — проходные дворы, в которых должны действовать группы по три-пять человек».
Насчёт «убивайте» приводились развёрнутые указания: «Пехоту по возможности не трогайте. Солдаты — дети народа, по своей воле против нас не пойдут. Но каждый офицер, ведущий солдат на избиение рабочих, объявляется врагом народа и ставится вне закона. Его безусловно убивайте. Нападайте и уничтожайте драгунские патрули. Казаков не жалейте, на них много народной крови, они всегдашние враги рабочих. Пусть уезжают в свои края или сидят в казармах. Но если встретите на улице — пеших или конных, вооружённых или безоружных — смотрите на них как на злейших врагов и убивайте без пощады. Полицейских чинов убивайте от пристава и выше. Из околоточных — тех, кто известен жестокостью и подлостью. У городовых только отбирайте оружие и заставляйте служить не полиции, а нам. Дворникам запрещайте запирать ворота, это очень важно. Если запрёт — на первый раз побейте, на второй убейте…» Прямо «Марсельеза»: «Французы, будьте в ратном поле великодушны и добры».
Заметим, что грань между смертельными врагами и «невольниками чужой игры» проводилась не по классовому в марксистском понимании (хотя писали инструкцию эсдеки), а скорее по функциональному и ориентационному признаку. Смерти именем восстания предавались не те, кто имел много денег, а те, кто занимал высокие посты в государственной иерархии. Или, подобно драгунам, стоял на оперативном острие контрреволюции.
Заметим также, что в этом перечне ни словом не упомянуты добровольные защитники самодержавия. Уже был создан Союз русского народа. Всевозможные «священные дружины» давно существовали и выводили тысячи приверженцев на монархические торжества. Но когда монархию пришлось по-настоящему защищать с оружием в руках, они растаяли, как дым. «Антимайдан» перед лицом Майдана сидел тише воды ниже травы.
Правда, лидер СРН доктор Дубровин (на допросе в ВЧК в 1920-м он назовёт себя «монархо-коммунистом», признающим Советскую власть, но от расстрела этим не спасётся) предлагал военному министру графу Ридигеру перебросить отряд старообрядцев из Витебска. Но министр, человек деловой, назвал проект несерьёзным и обсуждать не стал. Между прочим, как бы повели себя старообрядцы, ещё большой вопрос. Староверы-толстосумы подчас финансировали революцию. «Воротилами раскола» называл их Победоносцев. Что говорить, если Николай Шмит происходил из наполовину старообрядческой семьи.
Население Москвы составляло тогда порядка 1,3 миллиона. Численность боевых дружин — около полутора тысяч. Профессиональные революционеры, эсеровские и большевистские боевики, братва с заводских окраин, горячие головы из молодёжи и студентов. До сих пор идут споры, какая партия преобладала в деле. В СССР, конечно, утверждалось, будто большевики. Впоследствии более объективные исследователи отдали должное эсерам. А вообще, почитайте «Статского советника», там всё отражено более-менее верно. По крайней мере, с точки зрения человеческого фактора и побудительных мотивов. Единственный нюанс — в этом произведении не говорится о кавказском следе. Между тем кавказцы были по определению самыми пылкими участниками восстания.
Чем воевали? Маломощные револьверы, охотничьи ружья, самодельные бомбы. (Кстати, еврейская самооборона вооружалась лучше, туда жертвовали щедрее. Был случай, выкатили аж пулемёт, но это не в московском декабре.) Тем не менее, опираясь на крупнейшие предприятия и поддержку продвинутых москвичей, восставшие взяли под контроль значительную часть города. Это произошло на фоне городской стачки, к которой присоединились даже служащие Мосгордумы.
Московский Совет вёл себя как орган непререкаемой власти. Запрещал запирать ворота и зажигать фонари. Закрывал реакционные газеты. Устанавливал размер и порядок оплаты труда. Нарушать не рекомендовалось — торговцы, которые рискнули не присоединиться к забастовке, подвергались избиениям. Рабочих, не присоединяющихся к восстанию, фактически брали в заложники, как на Трёхгорной мануфактуре.
Не обошлось и без стихийных экспроприаций. Случалось, обывателей силой заставляли строить баррикады. И то сказать — вчера у тебя погиб боевой товарищ, а сегодня ты встречаешь на улице сытую буржуйскую рожу! Поневоле рука потянется к нагану. Хлопцы из украинских добровольческих батальонов в таких случаях тоже не сильно комплексовали. Поставьте им это в вину.
К 25 декабря царские войска фактически оказались блокированы в центре города. Рабочие дружины контролировали все въезды в Москву, кроме Николаевского вокзала. Продолжавшиеся бои в Замоскворечье и на Пресне представлялись едва ли не арьергардными. Стало очевидно, что военно-полицейских сил генерал-губернатора Дубасова не хватает для подавления полутора тысяч мотивированных бойцов из революционной братвы. И тогда власти пустили в ход последний аргумент.
Из Варшавы в Москву был переброшен гвардейский Ладожский полк. Из Петербурга через Николаевский вокзал прибыл Семёновский под командованием генерала фон Мина. И тут в полной мере проявилась ошибка тех, кто составлял «Советы восставшим рабочим».
Набор в лейб-гвардию осуществлялся тщательно и индивидуально. В эти полки зачислялись особые «дети народа» — непременно «хлебопашенного сословия», непременно грамотные, по рекомендации земского начальника и сельского священника. Это были «ватники» высочайшей пробы. Фон Мин не приказывал расстреливать за красный платок в кармане или за то, что на шее не нашли креста. Солдаты делали это по собственной инициативе, по своему пониманию жизни. За царя, за Русь, за веру.
Приказы командования тоже выдерживались в духе «патронов не жалеть». Кстати, именно таким предупреждением власти сумели удержать контроль на Петербургом, где Совет в полном составе был арестован ещё 16 декабря. Поддержки из Северной столицы Первопрестольная не дождалась. Теперь каратели получили установку на максимум жестокости в Москве. Рейды по рабочим окраинам заканчивались массовыми расстрелами повстанцев. Баррикады и опорные пункты артиллерия мешала с землей. Так гвардейцы запятнали свои до той поры славные знамёна.
Отличники боевой и политической подготовки быстро зачистили «крепости-дворы». Рабочие боевики вынуждены были стянуться на Пресню и укрепиться на последних баррикадах — что по их же методикам являлось самоубийством.
Пресня отчаянно сопротивлялась 29–30 декабря под командованием легендарного эсеровского бригадира Михаила Соколова, прозванного Исполином революции. Но всё произошло, как ожидалось — артобстрел, атака, расправа. В предновогодье восстание было подавлено. Год спустя повешен Соколов. Ещё через два месяца погиб в тюрьме Шмит.
Но это уже мало что меняло. Для монархии включился обратный отсчёт. Что может один, может и другой. Все это поняли. Остался лишь вопрос времени. Необходимого для перегруппировки сил и переобучения «ватников». Которые, если задвинуть начальников, тут же ведутся за «отрицаловом». Их даже убеждать не приходится – жизнь своим ходом учит.
Читайте также:
Первый