Историю делали вольные города, империи её разрушали
Дмитрий ЖВАНИЯ, Даниил КОЦЮБИНСКИЙ
Централизм или регионализм, империя или федерация, государство или свободная ассоциация граждан — во всём мире наблюдается противостояние этих принципов организации общества, ставшее особенно заметным после того, как кануло в Лету глобальное противоборство двух ядерных полюсов человечества — тоталитарного СССР и либерального Запада.
В Испании с небывалой страстностью обсуждаются каталонский и баскский вопросы, во Франции — корсиканский, в Великобритании — ирландский и шотландский. В Мексике индейцы штата Чьяпас желают жить по своим законам, в соответствие со своими традициями. Во множестве стран Азии и Африки под самыми разными идейными знаменами идет борьба тех или иных территорий за большую свободу или полное отделение. На востоке Украины кровоточит сепаратистский мятеж, унося жизни людей.
В России, которая помогает сепаратистам Донбасса живой силой и оружием, продолжает неуклонно расширяться политическая пропасть между Кремлём и непокорными регионами Северного Кавказа. При этом прочие территории РФ также испытывают нарастающее давление со стороны центра, стремящегося отнять у них остатки бюджетной и административной самостоятельности…
О противоборстве регионального («общественного») и имперского («государственного») начал ещё в позапрошлом веке во многом пророчески писал Петр Алексеевич Кропоткин — русский политэмигрант, один из классиков мирового анархизма, долгое время живший в Швейцарии и проникшийся гордым «атиначальственным» духом исторической родины легендарного «террориста № 1» — Вильгельма Телля…
Следующая станция – «Кропоткинская»?..
Принято считать, что анархизм давно стал анахронизмом, воспоминанием о далёкой эпохе, когда чахлогрудые молодые люди в пенсне или, как говорил большевистский вождь, — взбесившиеся от ужасов капитализма мелкие лавочники, кидали бомбы в буржуа и министров, а самодовольные матросы, перепоясанные лентами с патронами заявляли горе-парламентариям: «Караул устал!», после чего неистово плясали «Яблочко»…
Что касается самого Петра Кропоткина, то ему, конечно, отдают должное — и как одной из самых нравственно безупречных фигур в революционном лагере, и как влиятельному общественному деятелю, и как учёному, внесшему серьёзный вклад в развитие мировой географии и естествознания. Однако, когда речь заходит об учении Кропоткина — анархическом коммунизме — то оно, как бы по умолчанию, признаётся утопией.
В годы перестройки кое-кто пытался, правда, воскресить обсуждение идей Кропоткина о кооперации. Но мода на кооперативы прошла, и о Кропоткине вновь забыли…
Снисходительное пренебрежение к идеям одного из самых ярких русских мечтателей позапрошлого столетия объясняется, вероятно, тем, что они воспринимаются стоящими в одном ряду с прочими дискредитировавшими себя штаммами революционно-коммунистической утопии. Между тем, пафос учения Петра Кропоткина — отнюдь не в том, чтобы «до основанья» разрушить «весь мир насилья» и не в стремлении «взять всё и поделить», а в попытке дать людям и землям идейное оружие в борьбе с авторитарно-полицейскими устремлениями больших бюрократических систем.
Гражданин или подданный?
Историю человеческого общества Кропоткин рассматривал как циклическое и прерывистое развитие. (Как нетрудно заметить, его взгляды гораздо больше тяготели к античной, а также к общепризнанной ныне цивилизационной историософиям, нежели к гегельянско-марксистской, предполагавшей универсально-линейное «прогрессивное» развитие всего человечества.) Каждый цикл развития цивилизации, по мысли Кропоткина, завершался тем, что полностью исчерпывал себя, пройдя через все фазы развития.
Затем наступал кризис, и цивилизация сходила с исторической сцены: «Египет, Азия, берега Средиземного моря, Центральная Европа поочередно пребывали очагами исторического развития. И каждый раз развитие начиналось с первобытного племени; затем оно переходило к сельской общине; затем наступал период вольных городов и, наконец, период государства, во время которого развитие продолжалось некоторое время, но затем вскоре замирало»; «Через всю историю нашей цивилизации проходят два течения, две враждебные традиции: римская и народная; императорская и федералистская; традиция власти и традиция свободы».
Особо следует подчеркнуть: Кропоткин исходил из того, что власть над обществом и государство — не одно и тоже. Выборная и близкая к гражданам местная власть государственной, по Кропоткину, не являлась. Государство определялось им как «сосредоточение управления местною жизнью в одном центре», то есть, по сути, как бюрократическая система, или империя.
Не случайно именно Римскую империю Кропоткин называл государством «в точном смысле слова»: «Её органы сетью покрывали её обширные владения. Всё сосредоточилось в Риме: экономическая жизнь, военное управление, юридические отношения, богатства, образованность и даже религия. Из Рима шли законы, судьи, легионы для защиты территории, губернаторы для управления провинциями, боги… Единый закон, закон, установленный Римом, управлял империей; и эта империя была не союзом граждан, а сборищем подданных». Не правда ли, до боли актуальное описание…
Община вместо рабства
Исходя из своей концепции, Кропоткин утверждал, что современные государства сформировались лишь в XVI веке. До этого европейцы, наследники вольнолюбивых варваров — германцев, кельтов, славян — жили сельскими общинами, а потом создали вольные города: «…в двенадцатом столетии по всей Европе вспыхивает восстание городских общин, задолго до этого подготовленное этим федеративным духом и выросшее на почве соединения ремесленных гильдий с сельскими общинами».
И «этой революцией началась новая полоса жизни — полоса свободных городских общин». (Из которых, заметим, и выросла в будущем европейская представительная демократия, сокрушившая в итоге абсолютизм). «В течение одного столетия это движение охватило Шотландию, Францию, Нидерланды, Скандинавию, Германию, Италию, Испанию, Польшу и Россию».
Во всём, что делалось в средневековых городах, Кропоткин видит «отпечаток духа изобретательности и искание нового, дух свободы, вдохновлявший весь труд, чувство братской солидарности, которая развивалась в гильдиях, где люди объединялись не только ради практических нужд своего ремесла, но и связаны были узами братства и общественности».
Он особо подчеркивает, что ремесленные союзы налаживали и поддерживали свои торговые связи «совершенно независимо от городов», вступая в договоры «помимо всяких национальных делений». «И когда мы теперь гордимся международными конгрессами рабочих, мы в своём невежестве совершенно забываем, что международные съезды ремесленников и даже подмастерьев собирались уже в пятнадцатом столетии».
Таким образом, локальные объединения создавали собственную — демократическую «низовую» глобальную альтернативу глобализму «больших правительств»…
Для Кропоткина важно и то, что «в случае неумения решить какой-нибудь запутанный спор, город обращался за решением к соседнему городу»: «Дух того времени — стремление обращаться скорее к третейскому суду, чем к власти, — беспрестанно проявлялся в таком обращении двух спорящих общин к третьей».
Динамичная и исполненная внутренних противоречий жизнь вольного города казалась Кропоткину исключительно благотворной: «После каждого из таких столкновений жизнь города делала новый и новый шаг вперёд»; «Есть борьба, есть столкновения, которые убивают, и есть такие, которые двигают человечество вперёд»…
Новые варвары
Но вот в XVI веке явились абсолютистские государства, которые разрушили цивилизацию средневековья, федерацию вольных городов. «Новые варвары» — начальники, светские и духовные, — в борьбе с вольными городами опирались на деревню. «Как древнегреческие города не сумели освободить рабов, так и средневековые города, освобождая граждан, не сумели в то же время освободить от крепостного рабства крестьян», — сожалеет в этой связи Кропоткин. (Хотя справедливости ради стоит отметить, что некоторые европейские города всё же добивались от феодалов освобождения крестьян).
Законник (знаток Римского права) и поп — вот под чьим тлетворным влиянием, по мнению Кропоткина, «старый федералистский дух свободного почина и свободного соглашения вымирал и уступал место духу дисциплины, духу правительственной и пирамидальной организации». На Руси, правда, роль «Римского права» сыграла Золотая Орда, насадившая все земли на единую ханско-великокняжескую «вертикаль».
Государство, уничтожая вольные города, преследовало как политический, так и экономический, финансовый интерес. Когда оно почувствовало себя полным хозяином, «оно решилось наложить руку на все без исключения народные учреждения (гильдии, братства и т.д.), которые связывали между собой ремесленников и крестьян. Оно прямо уничтожало их и конфисковало их имущество». Государство не может допустить, «чтобы граждане образовали в своей среде союз, которому были бы присвоены некоторые обязанности государства».
То обстоятельство, что Кропоткин не спешил воспеть преимущества представительной демократии, по сравнению с абсолютизмом, объяснимо. В ту пору, когда он писал свои труды, большинство западных государств оставались довольно жёстко централизованными: бурное развитие федерализма и местного самоуправления приключится лишь во второй половине XX столетия. Кроме того, — и это, быть может, ещё более важно, — даже самое демократичное устройство не избавляет территориально большие государства от абсурда бюрократизации, когда «паукообразные» чиновники образуют некую самодовольную и самодостаточную сетевую касту, живущую лишь ради бесконечного самовоспроизводства…
Вольный город над вольной Невой?
Каравелла бюрократии почти непотопляема и способна подстроить свои паруса под любой, даже встречно-лобовой ветер времени. Так, под шумок разговоров о превращении «Европы наций» в «Европу регионов», тут же стала разрастаться евробюрократия, не столько заботящаяся о процессе регионализации Евросоюза, сколько о собственном институционально-функциональном благополучии…
Вообще, пока что горизонтальная, регионалистская альтернатива вертикально-имперскому глобализму делает лишь самые первые, во многом неровные шаги. Локомотив этого движения — Евросоюз столкнулся с очевидными сложностями интеграции стран и народов, находящихся на разных уровнях развития. И чем отчётливее проявляются «узкие места» евроконструкции, тем увереннее себя чувствуют «главные» европейские государства («евроимперии»), тем значимее оказывается их роль.
И всё же, начав с консенсусно-добровольного введения единой валюты, создания единых координирующих органов и попытки принятия единого Основного закона, Европа, в конечном счёте, сделала решающий шаг в направлении горизонтальной интеграции регионов «через голову государств», в пользу утверждения того «духа свободного почина и свободного соглашения», на котором зиждется историческое творчество. И если этот вектор истории возобладает, — не только у бесцельно прозябающих ныне под древним кремлёвским спудом невольных городов и земель РФ, но и у всего человечества в XXI веке появится шанс на новую великую мечту и, следовательно, на новый виток истории…
Читайте также:
Дмитрий Жвания. Волю убили начальники
И. В. Петушкова. Кропоткин считал немцев реакционным народом
Геннадий МОКШИН. Пётр Кропоткин о «русской интеллигенции»
Дмитрий ЖВАНИЯ. Модернизация при помощи «общинно-артельного духа»
