Алексей ЖАРОВ
Это было шестьдесят лет назад. Один прекрасный человек чуть не убил другого. Но обоим повезло. Артур Мейман остался жив, стал замечательным писателем. Дон Маттера сохранил свою биографию в героической чистоте, стал выдающимся поэтом. Оба увидели победу над общим врагом. Оба много сделали для своей страны. И кое-чему научили нашу.
Бурский мир
1956 год. XX съезд. Венгерское восстание. Польский Октябрь. Суэцкий кризис. Убийство Сомосы. Мир сотрясается. А на его краю, в Южной Африке, всё течёт своим чередом. Кажется, не так много изменилось за триста лет, с легендарной высадки Яна ван Рибека на мысе Доброй Надежды.
Но это не так. Восемь лет назад в британском доминионе Южно-Африканский Союз произошли большие перемены. Просто они не сразу развернулись в полную мощь. Выборы 1948 года привели к власти африканерскую Национальную партию. Главой правительства стал доктор богословия Даниэль Франсуа Малан.
Порядки ощутимо меняются. Буры берут реванш за поражение в англо-бурской войне. Торжествуют не только над англичанами, но и над туземцами-«кафрами». Малановский апартеид (вообще-то правильно: апартхейд, но будем использовать привычную англоязычную форму) — это не стандарт британского колониального расизма. Это другой уровень. Тотальная расовая сегрегация, мистическая цветовая иерархия, возведённая в строжайший закон. Ни заслуги, ни богатство ни на что тут не влияют. Победители искренне верят, что земля Южной Африки наследникам ван Рибека заповедана небесами.
Белая кожа, кальвинистская патриархальность, язык африкаанс, бурская культура окружённого фургонного лагеря — вот маркеры человека в новой Южной Африке. Это вам не бездуховный прагматизм англосаксов. Как в «Державе» Юрия Нестеренко: «И достоинство не доходом, а другой измеряли мерой».
Доктор Малан, конечно, не нацист. Для этого он слишком христианин (хотя и протестант). Но за его спиной — зловещий Брудербонд, «Союз братьев-африканеров», подлинное тайное правительство. А поблизости — Оссевабрандваг, «Факельная стража воловьей кибитки», бурская гвардия, проникнутая эсэсовскими добродетелями: «Если отступлю, убей меня».
Тут собрались люди без комплексов. Были и те, кто воевал против британцев за Третий рейх на южноафриканской земле. «Цель Оссевабрандваг — однопартийное авторитарное дисциплинированное государство, в котором люди не позволят себе говорить и делать что им заблагорассудится в ущерб народу и правительству» — эти слова главком Оссевабрандваг Йоханнес ван Ренсбург произнёс весной 1942-го. Мировую войну Оссевабрандваг в 1945-м проиграла. Но в Южной Африке в 1948-м победила. Ван Ренсбург занял пост в правительственном аппарате Малана.
Выходцы из Британии пожимали плечами: ничего не поделаешь, закон есть закон, парламент есть парламент. Африканский национальный конгресс пытался поднимать протестное движение, но с довольно «болотным» эффектом — по всей стране поднимались тысяч десять. Чернокожим было крепко вбито: с белыми не спорят.
Вообще же, в 1956-м состав ещё только разгонялся. Всего два года, как ушёл на заслуженный отдых Даниэль Малан. Преемник Йоханнес Стрейдом исправляет излишний либерализм почтенного доктора. «Бурский Сталин» Хендрик Фервурд пока только нацеливается в премьеры. Ветеран Оссевабрандваг Балтазар Форстер — тем более. Ещё не было ни Шарпевиля, ни Соуэто, ещё ходит в школу Стив Бико, и только в конце года будет арестован Мандела. Ещё учится в университете будущий «южноафриканский Горбачёв» Фредерик де Клерк, двадцатилетний фанат идей Брудербонда (впрочем, и наш Михаил Сергеевич в том возрасте был сталинистом).
В этом-то 1956 году пересеклись пути двух талантливых и активных молодых парней.
Скажи на цоцитале
Старшему из двоих Артуру Мейману 5 октября 1956-го исполнилось 24 года. В иерархии апартеида он — как две трети населения — занимал нижнюю, негритянскую ступень. Отец — тсвана, мать — коса; типичный «кафр», выражаясь корректнее — «банту».
Ничего бы ему не светило, не будь отец священником. Что характерно — англиканским. В тогдашней Южной Африке принадлежность к этой как бы британской конфессии была знаком респектабельной оппозиционности. А статус священника даже негру давал некоторые возможности. Например, отправить сына в конфессиональный колледж.
Окончив колледж, Артур пошёл в журналистику. Как раз в это время англичане Бобби Крисп и Джимми Бейли — оба ветераны Антигитлеровской коалиции — основали издание «для чёрных»: журнал Drum — «Барабан». Ведущим сотрудником «Барабана» был Генри Нксумало — легенда африканской и мировой журналистики. О нём говорили, что за крутым материалом Генри радостно спустится в ад. Но так далеко спускаться не требовалось. Всё было под окнами редакции, в том же Йоханнесбурге.
Когда говорят о беспредельном разгуле преступности в современной ЮАР, это правда. Правда и то, что при белом правлении подобного не было близко. Но необходимо уточнить: не было — в белых кварталах и посёлках. В местах проживания чёрных было очень даже подобное. Полиция бдительно оберегала покой высших, не особенно беспокоясь о прочих. «Пролы и мулы свободны… Пролам позволено следовать обычаям предков» — эти оруэлловские заветы, написанные, кстати, в год установления апартеида, были в полном ходу.
Йоханнесбург был не только самым большим, но и самым криминальным городом Южной Африки. В самом Йоханнесбурге средоточием уголовщины был его пригород Софиятаун. Названный в последний год XIX века именем Софии Тобианской — жены еврейского купца-авантюриста Германа Тобианского, большого друга буров, воевавшего за них против англичан и купившего эти места.
Явление, надо сказать, вообще удивительное. Целая субкультура. Нечто вроде подмосковных пролетарских поселений, снесённых перед международным фестивалем молодёжи и студентов 1957 года. «Вспомнил вор родное Подмосковье, девушку с весёлыми глазами…» (Гера Грач).
На законы апартеида здесь плевали с Вавилонской башни. Как, впрочем, и на любые другие, кроме собственных. Жили, как завещал великий Тобианский — полным интернационалом криминальной богемы. Но подавляющее большинство 60-тысячного населения всё же составляла негритянская молодёжь. Жители выработали свою культуру, ментальность и даже язык — цоциталь, «суржик» из африканских наречий, бурского африкаанс и английского. С одной стороны — твёрдые понятия, кодекс братвы, равенство всех рас, наций и религий. Уважение к образованности, особенно к самоучкам. Взаимовыручка, шапка по кругу. Долгие ночные посиделки за дружеской беседой. Граффити на стенах, круглые сутки джаз и шахтёрский фольклор. Это с одной стороны.
С другой — как в ленинградской хулиганской песенке 1970-х годов про проспект Художников: «Там живут одни порядочные люди, там никто не курит и не пьёт. Если вы не верите, можете проверить, но какой дурак туда пойдёт?» Каждый третий софиятаунец состоял в уличной банде. Крупнейших ОПГ было пять, и чего стоили одни названия: «Стервятники», «Американцы», «Берлинцы», «Гестапо», «Русские». Образование, как видим, в Софиятауне ценили не зря.
«Берлинцы» и «Гестаповцы» реально восхищались Гитлером. По принципу советского анекдота: «Кто в Польше главный герой? — Как кто?! Дзержинский! — Что? Коммунист?? — А что тут непонятного? Единственный поляк, который столько русских к стенке поставил». Так и тут: в Гитлере видели крутого чувака, который уложил миллионы белых.
«Русские» возникли в противовес «немцам», без идеологической подоплёки. Особенность этой банды заключалась в том, что её создали трудовые мигранты из Лесото, этнические басуто. Софиятаунская толерантность распространялась на земляков-южноафриканцев, «понаехавшим» приходилось туго. Задачи «русской» банды были в основном оборонительные.
«Американцы» ценили крутость ради крутости, и образ Америки ложился в эту концепцию. А вот о «Стервятниках» разговор пойдёт особо. В связи с журналистской работой Артура Меймана.
Артур был, что называется, журом понтовым. Любил острые интервью, впечатляющие очерки, сенсационные расследования. Тогда корреспонденты не из Интернета брали новости. И вообще, писать о том, через что не прошёл сам, попросту считалось западло. Фраза вроде «у журналистов не было и нет доказательств этой трагедии, но это реальный рассказ реально существующей женщины, бежавшей из ада в Славянске» была равнозначно заявлению с просьбой об увольнении. Но Мейман был профпригоден. Шастал по Софиятауну, как по своей квартире.
И вот, шестьдесят лет назад Drum начал публикацию серии статей в жанре криминального расследования. Описывалось в основном крышевание «Стервятниками» софиятаунских шибинов — подпольных баров, где без лицензии продавалось виски. Подпись стояла: Артур Могале. Вычислить Меймана не составляло труда. Назывался сериал «Шеф». Вычислить персонажа было ещё проще.
На улице девочки Вики
21-летний Донато Франсиско Маттера по апартеидному ранжиру стоял на ступеньку выше Артура Меймана. Он был «цветным». Дед Маттеры был чистокровным итальянцем. Приехав в Южную Африку, женился на негритянке из народа коса. Сын получился мулатом, жену взял по национальности тсвана, но тоже считал себя итальянцем. Верность исторической родине хранил и внук. Даже приучил всех называть себя не Донато, а Дон. Это было правильно, особенно если учесть итальянское смысловое звучание.
Семья Маттера, естественно, исповедовала католичество. Одно это гарантировало подозрительный прищур властей. Государственная идеология буров исходила из кальвинизма. Голландская реформатская церковь Южной Африки занимала положение, аналогичное РПЦ в нынешней РФ. Пожалуй, даже покруче. Англикан британского происхождения во многом ограничивали, но терпели, а иногда даже допускали в элиту как белых протестантов. Но всё, что выходило за рамки протестантизма, рассматривалось как потенциально антигосударственное. Католицизм вполне могли перепутать с коммунизмом и подвести под соответствующий «Закон о подавлении» 1950 года. «То, что творилось в голове у буров, до сих пор страшновато», — пишет знаток вопроса Евгений Крутиков.
Дедушка заслал восьмилетнего Донато из Йоханнесбурга в Дурбан, учиться в католической школе. Через шесть лет уже вполне сложившийся Дон вернулся домой. И поселился в Софиятауне, где же ещё. Не прошло года, как Дон Маттера стал выдающимся «стервятником». А к 17 годам — неоспоримым доном и шефом.
Заметим, кстати. Туземец-банту становится журналистом, которого с интересом почитывают даже белые. Носит костюмы, курит сигары, косит под голливудца. А цветной с живым белым дедом уходит в последнюю штольню нищеты и бандитизма. Хотя обладает не меньшими гуманитарными талантами, он это ещё продемонстрирует. Англиканство vs католичество? Может быть. Или различие личностных ориентаций («…но с детства стать бандитом хотелось мне до слёз»)? То и другое, наверное.
«В грудь мне всадили заточку, — рассказывает Дон Маттера пятьдесят лет спустя. — Вошла в лёгкое на четыре с половиной дюйма. В двух сантиметрах от сердца». Показывает журналистам девять шрамов от ножей и три от пуль. Ясное дело, сам он не оставался в долгу. Двадцатилетним был привлечён за убийство. Но полиция забила на это дело — мало ли что творят в Софиятауне. «И когда я оглядываюсь в прошлое, моё сердце открывается и друзьям, и врагам. Убивая друг друга, мы убивали себя».
А дальше, случилось то, о чём неплодотворно мечтал Бакунин. Без теорий. Реальным ходом.
«Мы слышали призывы к борьбе против системы апартеида, её сторонников и функционеров. Включиться в социальные процессы было для меня вопросом времени, — вспоминает Маттера. — Я родился в борьбе. Борьба началась, когда в 1652 году высадился первый голландец. Боролись предки моей бабушки-коса. Это у меня в генах». Отчаянная пацанва Софиятауна — вот кто поднялся первым рядом. А не чёрный пролетариат, которого ждали белые марксисты из ЮАКП (сплошь и рядом, кстати, евреи родом из Литвы — так уж исторически сложилось). И — при всём уважении к мужеству Генри Нксумало и Артура Меймана — не чёрные креаклы-гуманитарии. Вот над чем надо особо поразмыслить сегодня в России. Чтобы завтра не растеряться. Посреди русских Софиятаунов.
«Полиция разъезжала на конях с длинными пиками, — описывает Дон Маттера схватки своих бойцов с тогдашним южноафриканским «ОМОНом». — Мы, гангстеры по 17–18 лет, брали бензин и запаливали Виктория-стрит. (Кстати, Виктория, в честь которой названа улица — не английская королева, а еврейская дочка Тобианского — Ред.) Наши стрелки-коммандос вели огонь. Это было наше диссидентство, наш протест». Любопытно, что следующей бандой, поддержавшей антирасистское диссидентство Маттеры, стали фанаты Гитлера: «Берлинцы» захватили 303 ствола, потом били ихним же оружием».
Вышеописанное относилось к 1952 году. Правительство Малана к тому времени приняло однозначное решение: Софиятаун надо сносить. Бандитское гнездо, рассадник заразы. Вот, почитайте в «Барабане» статьи Могале…
Как их теперь называть
Там действительно было что почитать. Репортёр поработал на славу. Подпольные шибины (кабачки), торговавшие палёным виски и собиравшие боевиков, оказались насквозь засвечены. Пароли, явки, адреса… Приходи и вяжи. Как в проникновенной наговицынской песне: «Взяли прямо из-за стола, измарали в крови фату».
Артур Мейман сам был противником апартеида. Но связь между криминалом и освободительной борьбой он не желал понимать. А Маттера с соратниками не желали объяснять. Люди дела не склонны убеждать в своей правоте на словах. «Мы должны уничтожить этого парня», — резюмировал Дон. Это при том, что сам он с 1955-го формально «Стервятниками» не командовал — устал от ран.
Спасли Артура расистские власти. Сами того, разумеется, не желая. Репортёр шёл по Йоханнесбургу в компании газетного фотографа. Навстречу полицейский патруль. Увидели у негра фотоаппарат. Двух версий быть не может: «Где украл?!» (стандартная реакция бурской полиции при виде мало-мальски заметной суммы денег или мало-мальски ценной вещи в руках африканца). Фотограф начал объясняться: «Я не украл, баас…» Полицейские потребовали квитанцию с оплатой. И тогда Мейман затребовал у них квитанции на пистолеты.
Такой наглости не спустили. Редакция «Барабана» получила жёсткое предупреждение. Проигнорировать было нельзя. Журнал и так имел неприятности после расследования Нксумало, проведённого на бурской ферме — публикация заставила полицию заняться убийством чёрного батрака. Отличному репортёру Мейману пришлось отойти на задний план. Но это и помогло ускользнуть от разозлённых «Стервятников».
В последний день 1957 года погиб великий журналист Генри Нксумало. Убийц не нашли. Но было известно, что Нксумало готовил взрывной материал о подпольных абортариях. Получился бы мощный удар не только по отмороженным крышевателям и презревшим клятву Гиппократа хирургам. Главной мишенью делалось кальвинистское ханжество бурских властей, загоняющее под ножи белых женщин (за негритянками-то и в этом особо не следили). Смерть Нксумало сильно подорвала антиапартеидное движение.
Артур Мейман не планировал умирать в 25 лет. Он решил эмигрировать. Сначала уехал в Гану, которая только что стала независимой под властью Кваме Нкрумы. Потом в Англию, а оттуда в Танганьику (ныне — Танзания), где правил Джулиус Ньерере. Работал в иностранных филиалах «Барабана», потом в агентстве «Рейтер».
В Танганьике у Меймана не сложилось. Опять по политическим мотивам. Он ведь был по взглядам левым либералом. Ньерере же устанавливал режим «социалистической ориентации». Со всем из этого вытекающим, в том числе с монополией СМИ. От Меймана потребовали перейти на службу в партийно-государственный официоз. Он отказался и снова уехал в Лондон. Четверть века проработал в африканских службах Би-Би-Си и Ай-Ти-Эн. Занимался репортажами, политическими обзорами и, конечно, антирасистской пропагандой.
Последнее лучше всего получалось у Артура Меймана в художественных текстах. Даже будучи эмигрантом, он стал одним из крупнейших новеллистов Южной Африки. Его писательское имя было известно и в СССР. «Страшный рассказ» Артура Меймана «Называй меня “миссис”» особо отмечал Юрий Нагибин.
Рассказ короток, сюжет прост. И действительно страшен до шока. Маленький городок в захолустной глубинке, всё на бурских «духовных скрепах». Старый Йоханнес — «хороший кафр», кланяется белым за милю. К тому же богатый человек, денег у него побольше, чем у любого окрестного фермера. «Я только и умею, что выращивать маис да кастрировать быков». Но его семнадцатилетний сын Джимми ходит в школу, и это не проходит даром. «Вы, белые, несёте нашему народу знания. — Обалдел, Йоханнес? Коммунист ты, что ли?!»
Молодая девица Катрина, белая бурка, служит в городке начальницей почты. И не может добиться, чтобы Джимми назвал её «миссис». Собственно, она и не имеет права на это обращение, поскольку не замужем. Это и злит дёрганую истеричку: «Проклятый кафр, оскорбляешь меня, белую женщину!.. Герт, иди скорей, всыпь ему как следует!»
Трое белых парней под градусом гонятся за Джимми. Им на помощь спешит полицейский — негр убегает, значит, украл что-то, коммунист. «Что ты церемонишься, Джанни? Растяпа ты, а не полицейский! Стреляй в проклятого негодяя!» Молодой констебль не заставил себя упрашивать. «Из-за кустов раздался душераздирающий крик».
Несколько страниц рассказа стоили томов пропаганды.
Тем часом у Дона
Маттера оставался на родине. Порядки там быстро ужесточались. Премьер-министром с 1958-го стал «архитектор апартеида» Хендрик Фервурд. Англоязычные белые либералы, не мудрствуя лукаво, определяли Фервурда как дьявола во плоти.
Терпеть софиятаунское смешение рас и бандитскую крамолу Фервурд не собирался. Тем более, что это прямо противоречило фервурдовскому любимому закону о раздельном проживании. В 1959-м началось принудительное расселение пригорода и разрушение построек. К 1963-му Софиятаун полностью снесли, местность переименовали и стали заселять белым пролетариями. Тем самым убивали нескольких зайцев: утверждали апартеидный принцип, ликвидировали очаг протестного подполья, осуществляли социальную программу для белых.
Последние годы в Софиятауне Дон Маттера провёл с большим толком. «Я был молод, храбр, зол и безрассуден. Пуля в позвоночнике, ещё одна рядом. Потом в ногу — это уже полиция. Трудный выдался год». Это по основным профессиональным занятиям. Не отставал и в сопутствующих: «Познакомился с профсоюзными деятелями, с крупными коммунистами. Моя доблесть, моя красноречивость влекли ко мне людей. Мы много дискутировали».
Люди привлекались ещё те. Взять хотя бы троих. Лидер Молодёжной лиги АНК Харрисон Монтлана. Винфреда Мадикизела, ставшая знаменитой как Винни Мандела. Не столь знаменитый, но очень серьёзный коммунист Ронни Касрилс, балтийский еврей, ставший куратором силовых структур ЮАКП и АНК (ещё до 2008-го Касрилс возглавлял в правительстве Табо Мбеки ведомство разведки и контрразведки).
Им было о чём поговорить. Белые коммунисты, завязанные на советское ГРУ, предпочитали выдвигать на публику чёрных активистов. Антиапартеидное движение нуждалось в оперативниках. Хотя к концу 1950-х Маттера окончательно покинул банду, мастерство не пропьёшь.
Важно сказать: сам Дон Маттера никогда коммунистом не был. И не только потому, что верующий. Свободолюбие — оно как мастерство, его тоже не пропьёшь. Однажды на обыске полицейский обозвал Дона «коммунистом» — и тут же получил в ответ: «Идиот, я не коммунист, а социалист!» Но тут уместна развёрнутая цитата того же Евгения Крутикова (которому, по его словам, правительство АНК предлагало должность начальника преторийской полиции). Для общего понимания.
«Практически всё руководство Компартии ЮАР и “Умконто ве сизве” состояло в родственных связях. Чернокожие лидеры допускались в АНК только через систему вождей… До начала 80-х годов африканцы в составе АНК были только “пушечным мясом”. Всё руководство АНК, кроме вождей, составляли белые. Всем терроризмом против ЮАР занимались в основном Ронни Касрилс, Джо Слово и те, кто учился с ними в СССР… ЮАР даже конца 80-х годов, несмотря на тридцатилетнюю экономическую блокаду и двадцатилетнюю войну на границе, была цветущей страной. И она умерла в течение нескольких недель, задавленная наднациональной организацией, в которой доминировали выходцы из верхней группы обеспеченного среднего класса, абсолютно белые, но никак не связанные с этой землёй. Эти люди считали себя интеллектуальной элитой, работали журналистами, сценаристами, адвокатами и телеведущими. Нельсон Мандела не был никаким национальным лидером до тех пор, пока местный Горбачёв — де Клерк — не начал с ним переговоры… Ничего не напоминает?»
Вернёмся к Дону Маттере. Он вступил в молодёжку АНК. Начитался Уильяма Дюбуа, Поля Робсона, Ричарда Райта. Примкнул к Движению чёрного сознания -поднимавшего на щит традиционные африканские ценности в гремучей смеси с марксизмом. (Кстати, зеркальное отражение бурского национализма, основанного на идеалах трансваальско-оранжевых фургонных лагерей с выраженным фашистским уклоном.) Главным идейным авторитетом был негритянский правозащитник Стив Бико, в сентябре 1977-го забитый насмерть в полиции.
Массовые чёрные протесты активизировались после Шарпевильского расстрела 21 марта 1960 года. Фервурд отреагировал в том плане, что так было и так будет. Год спустя доминион ЮАС стал независимой ЮАР, а Фервурд — бурским героем. Чёрное сопротивление тоже вышло на новый этап.
Дон Маттера с его умением организовывать ячейки сделался видной фигурой. За его спиной, правда, маячили белые профессионалы коммунистической разведки, но мало кто тогда об этом задумывался.
Как ни странно, при Фервурде ему везло. Серьёзные неприятности Дона начались с 1973-го, уже при Балтазаре Форстере: «В мой дом врывались шестьсот раз. Хватали меня раз двести. Электроток спереди и сзади, два ребра сломаны, пальцы расплющены». Не будь у него софиятаунских тренировок… И в общей сложности три года под арестом.
Результат был вполне предсказуем: «Вне пощады мы и вне закона, злую силу дарят нам враги» (Арсений Несмелов). Бывало, дрался с полицейскими прямо на улице. В 1978 году — после превзошедшего Шарпевиль расстрела в Соуэто, после убийства Бико — Дон Маттера становится одним из основателей АЗАПО, Народной организации Азании (этим африканским именем радикальные носители чёрного сознания называли тогда ЮАР). АЗАПО была жёстче АНК, меньше заботилась об имидже среди мировой общественности, а больше — об эффективности терактов.
Дон Маттера жил не на партийное содержание, а на собственные заработки. И работал он — журналистом. Был корреспондентом в разных газетах, причём писал не о политике (кто бы ему позволил такое), а на разные бытовые темы. В том числе по криминалу, который знал изнутри. Во второй половине 1980-х, когда правительство Питера Боты либерализовало апартеид, Дон Маттера авторитетно поучаствовал в создании Союза чёрных журналистов и Конгресса южноафриканских писателей.
А с 1980-х начал писать стихи. За «Песнь любви к Азании» получил премию аж шведского ПЕН-клуба. В 1986-м съездил в Швецию. Подружился там с социал-демократами, похвалил местных антифа, строго-настрого заповедовал не давать спуску наци-скинам. Типа, если что, обращайтесь. Называет Швецию своей второй любовью, после Южной Африки.
В общем, с Артуром Мейманом у Дона Маттеры было больше общего, чем могло показаться.
«Это — оружие»
В начале 1989-года Питера Боту сменил Фредерик де Клерк. Началось преобразование ЮАР в «новую Южной Африку — многорасовую и демократическую». Ту, что мы видим сегодня… Но это отдельный огромный разговор. Ограничимся цитатой российского обозревателя Романа Шанги: «Де Клерка, отменившего апартеид и предоставившего негритянскому большинству равные права с европейцами, ненавидят белые и презирают чёрные. Есть, правда, у него небольшая группа поддержки. Это немолодые белые люди, кому в начале 1990-х было лет тридцать. Тогда они мечтали о новой Южной Африке. Теперь ходят на митинги, повторяют те же слова. Вспоминают юную весну своих надежд, свою борьбу за права чернокожих сограждан… Что-то вроде наших “Солидарностей” и “Демократических Петербургов”».
Как бы то ни было, с 1990-го Артур Мейман стал приезжать на родину. А в 1994-м, после первых всеобщих выборов, приведших к власти АНК, вернулся совсем. Переиздал свой роман «Жертвы», прежде в ЮАР запрещённый. Характерна перемена названия: «Больше не ненавижу».
Сначала Мейман редактировал либеральный еженедельник. Потом крупнейшую в стране ежедневку Star («Звезда»). Между прочим, в «Звезде» успел поработать и Маттера. Такие вот сплетения профессиональных судеб. Два хороших журналиста не могут не пересечься в редакции.
Пятнадцать лет назад Артур Мейман вернулся в Лондон, который за время эмиграции, занявшей половину жизни, тоже стал для него родным. Скончался 28 июня 2005 года.
Его уважает и Южная Африка, и весь англоязычный мир. Как человека, как писателя, как аса журналистской профессии. И практически в любом очерке о Меймане упоминается, как в молодости он едва не стал жертвой «Стервятников» Дона. Вот, типа, как надо работать.
Дон Маттера 30 ноября отметит в Йоханнесбурге свои 82 года. Прожив жизнь католиком, несколько лет назад Маттера принял мусульманство. Политикой он теперь не слишком увлечён, зато идёт на рекорд: состоит в 143 общественных организациях. Занимается в основном благотворительностью, руководит центрами реабилитации больных детей, беспризорников и взрослых, вышедших из тюрьмы. «Моя миссия в том, чтобы устранять боль и разрывать путы».
Всё, что хотел, Дон Маттера давно сказал в автобиографической книге «Память — это оружие» (в США издана под названием «Софиятаун»). Но нередко выступает публично, никогда не отказывает в интервью. На просьбу охарактеризовать самого себя в одном слове — отвечает: «Гений». И советует почаще смеяться.
Совет хороший, но не только его стоит нам принять к сведению. Биографии Артура и Дона звучат как единая правдивая притча. Не мирись со злом и не спрашивай «что я могу?» Делай — тогда сможешь. Каждый может многое. Хотя каждый — по-своему.
А Софиятаун давно восстановлен под прежним названием. Виктория-стрит упирается в площадь Свободы. На которой в 1955 году Нельсон Мандела впервые дал понять: если правители не понимают силы слова, своё слово скажет сила.
Тексты автора по истории африканского сопротивления:
