Скандальный роман или политический памфлет?
Один приятель рассказывал мне, как оставил цитату Маркиза де Сада на том самом склепе, где жил балабановский бездомными «Немец». Позже я убедился, что эта цитата там действительно была, пока её не закрасили обыкновенной чёрной красной. Цитата гласила «Идея Бога – единственное враньё, которое я могу простить человечеству».
С тех самых пор, как человечество изгнали из рая, тема грехопадения и разврата стала одной из центральных мотивов в истории человечества. От Троянская войны или изгнания последнего Римского царя до скандалов с Настей Рыбкой. Обвиняя наших современников в сексуальной разнузданности, мы всё так же хотим найти виновных в изгнании из Рая, ищем носителей той дурной воистину – человеческой крови. Потому как ничто так не роднит людей как их болезни.
А идея Бога – пожалуй единственное, что свободолюбивый де Сад мог простить человечеству. Человечество невозможно упрекнуть в Боге ровно потому же, почему его нельзя упрекнуть и в идее Рая. Напротив, упрекают во всём что ни на есть земном, свойственном и осязаемом. Да, именно так: огромная пропасть непорочности лежит между упрёком в Боге и упрёком в религии. Иногда даже приходится обнаруживать, что подобные близкие слова, оказываются в противоположными друг другу, как земля и небо.
Де Сад не поносит Бога, не бьётся с небом, но говорит о страданиях земли.
Земная, человеческая, грязная, босая или пышноубранная, нежная и утончённая – книга есть социальный очерк того мира, который мы воплотили на бумаге. Описывая людей и общество, невозможно оставить книгу вне политики. Ибо природа характеров, невзгод и неудач героев – ничем иначе не объясняется, как «политикой» в широком смысле этого слова. Невозможно, отвечая на вопросы драматургии, попутно не сочинить политический манифест или гневную одну тирану.
«Земное» – значит, «неразрывно связанное с историческим, с социальным и политическим». Бог остаётся не удел, когда речь идёт о конкретных событиях и твёрдых материях, и даже когда Де Сад говорит о морали, он, в сущности, не апеллирует к Богу как к таковому. Об этом хорошо выразился Лев Шестов: «философия – это то, что должно смущать, а не обнадёживать». Бог может создать камень, который он не в силах поднять, но и это лишь затем, чтобы воплотить своё могущество и божественную «надёжность».
Даже добродетель книгах Де Сада существует, пожалуй, лишь для того, чтобы всегда уступать злу, быть неубедительной и слабой. В то время как зло существует именно для того, чтобы хотелось его уничтожить. Порой он вкладывает в уста тех, кого поносил на прошлой странице, собственные мысли, объясняющие нам, почему же злодеи становятся таковыми, почему мы вообще становимся на путь греха. И ответом становится парадоксальное – потому что добродетель мала и вырождена. Потому что мы сами обезоружили наше добро, чтобы проиграть грядущему злу. Вернее даже – мы сами создали такую добродетель, чтобы она вечно проигрывала злу.
Вот, например, реплика одного из четырёх развратников в «120 днях Содома»:
«Есть немало людей, которые совершают зло только в порыве страсти, – говорил Герцог. – Справившись с заблуждением, их душа возвращается на путь добродетели. Вот так в ошибках и угрызениях совести проходит их жизнь, и в конце её они уже не знают, какова же была их роль на земле».
Маркиз де Сад делает своим противником всё общество. Не только господина, но и его раба, гнущего шею под ударами плетей. Здесь же, описывая общество, невозможно не прибегнуть к формам и фактурам человеческих душ. За дело берётся искусная подробно расписанная и выверенная портретность. И природа этой портретности состоит в её совершенной обыкновенности. Герои – внешне такие же, как мы, они живут в обществе и уродство их души совсем не выливается в уродство облика. Да, мы ненавидим себя за то, что волки в овечьей шкуре бродят среди нас, так кто же знает – может быть, и мы волки? Что если весь социум, этот крохотный и порядочный мир, только волчье логово, построенное на лжи, а единственными порядочными людьми были только Владимир Ленин да Иисус Христос?
Читающий обыватель не может не усомниться в своей жизни, читая такие книги. Они подобны динамиту, подрывающими основы его мира и динамиту, более опасному, чем может показаться. Не зря Де Сада боялись издавать в родной Франции даже в послевоенные времена.
И поверьте, нет ничего более удачного, чем втиснуть всё политическое негодование в мораль художественного произведения, чтобы и развлекающийся, беззаботный (и прежде всего он) читатель пришёл в ужас от прочитанного, чтобы кровь в нём закипела. Средний читатель всегда наивен, и потому он всегда в проигрыше ибо, прочитав роман как политический памфлет, он всегда будет искать врага во вне, чтобы не найти его в себе. «Я порядочный гражданин, а это – литературная дрянь и порнография» – так скажет он, взмахнув кулаками над головой.
Лучший пример живучести такой литературы – это наследие Эдуарда Лимонова, пожалуй, самого талантливого, едкого и маститого писателя, обнажающего все покровы нашего общества. Его ненавидели за то, что он видел вещи такими, какие они есть – то есть срывал вуаль с мещанской повседневности. И по той же причине его любили.
Природу этой скандальности Лимонов знал и более того – любил. Не только его ранние романы, но даже последние, публицистические книги изобилуют «крамолами» и «ересями».
Как и у Де Сада, за скандальной формой, режущей глаза обывателю, скрывается то, что происходит изо дня в день во всех концах земного шара. Как вишенка на торте – внедрение в роман сцен откровенного содержания. Значительная часть произведений обоих писателей изобилует натуралистическими сценами. Ибо ничто так не обостряет то самое противоречие между человеком и Богом, как грехопадение первого, вечная уязвленность и позор, с которым живёт человечество. Через эротику мы способны обострить классовые, этнические, политически и все остальные возможные противоречия. Кроме того, так уж сложилось, что ничто иное, как эрос сам по себе есть олицетворение греха.
Мы, потомки римлян, любим злые произведения, любим хлеб и зрелища. Мы любим, когда автор сражается со злом, суть которого – мы все вместе и каждый по отдельности. И разве не самоистязание, смешанное с горделивым любованием, вся наша история, разве не победные гимны и заунывные плачи сливаются воедино над мировой пропастью? Так появился политический памфлет – бесконечная повесть о безумцах управляющих и неуправляемых, о нас всех.
Конечно, я не ставлю знака равенства в строгом смысле между романом и политическом памфлете. Однако как часто один выполняет функции другого, когда писатель-«порнограф» даёт пощёчину обществу, как какой-нибудь остряк-журналист из оппозиционной газеты.
Такая книга – это тот великий суд второго пришествия, которое никак не настанет, это томительное его предчувствие. Да, изгнанники, подобно первым христианам, сидящим в своих катакомбах и ждущие не наступающего – вот удел такого писателя. Но это и заставляет задуматься – что собой представляет тот мир, где в воспалённом мозгу Де Сада или Лимонова, Агеева или Гамсуна могло родиться «это»?
И ответом будет прискорбное: «Да, это наш мир, изобилующий грязью и похотью, ложью и насилием. Да, это и есть мы, и Бог тут не причём».
Дмитрий Каляев
