Борис КИРИКОВ: «Сносить памятники архитектуры – это варварство»

Марина РАБЖАЕВА

Борис Михайлович Кириков — историк архитектуры, осуществивший сплошную атрибуцию исторической застройки города, более двадцати лет проработал в Государственном музее истории Ленинграда. Чиновник, более двенадцати лет проработавший заместителем председателя в Комитете по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры.

Борис Михайлович – лауреат Анциферовской премии за общий вклад в современное петербурговедение, автор книг «Архитектура ленинградского авангарда», «Архитектура петербургского модерна. Особняки и доходные дома», «Архитектурные памятники Санкт-Петербурга», член ДОКОМОМО (Международной организации по изучению и сохранению наследия современного движения в архитектуре), Международной ассоциации «Еврокультура» и многих отечественных организаций по изучению и охране памятников истории и культуры. Господин Кириков рассказал «Новому смыслу»о своём видении Петербурга и его архитектурного наследия.

— Борис Михайлович, как и когда производилась сплошная атрибуция исторической застройки Петербурга?

— Мне выпало счастье пройти по целине исследований петербургской архитектуры, потому что буквально до 60-70-х годов ХХ века изучались в основном классические памятники, а рядовая застройка как бы оставалась в тени. И, конечно, исследование рядовой архитектурной застройки – это не моя индивидуальная заслуга. Прежде всего, это носилось в воздухе – что называется, было «велением времени». И работал я не в одиночку, у меня были единомышленники — Абрам Маркович Гинзбург, который проделал колоссальный объём архивной поисковой работы и её последующей систематизации. И всё это позволило нам провести атрибуцию рядовой застройки Петербурга, хотя, конечно, и не всей. Мы занимались, в основном, так называемым послеклассицистическим периодом петербургского зодчества.

И  сегодня специалисты, конечно, работают с архивами. Но, кажется, никому не приходит в голову пройти, что называется, «с нуля», или почти «с нуля», районы, скажем, нынешних Красноармейских улиц (ранее — Измайловские улицы или улицы 1-й, 2-й, и далее Рот Измайловского полка – М. Р.) или иных непарадных, второстепенных улиц, выяснив автора каждого здания. А потом выяснить информацию об этих авторах, годы жизни, где работали, совокупность их построек в нашем городе, или, хотя бы, выявить совокупность сохранившихся лицевых зданий. Потому что архитектура нашего города очень многослойна. Вот мы говорим, такой-то архитектор построил этот дом. Но ведь во дворе этого дома могут быть пять флигелей, построенных в разное время разными архитекторами. А эти здания, в свою очередь, возводились на месте, скажем, деревянных строений. И здесь такая глубина истории застройки нашего города, к описанию которой ещё только подступаются.

Мы тогда, в 70-80-е годы, попытались погрузиться в эту историю, но обработать эту информацию на уровне книги, справочника, путеводителя, так и не смогли. Тогда это нам представлялось невозможным. Может быть, сейчас, используя новые возможности компьютерных технологий, опираясь на собранные нами материалы, а также на материалы, собранные в Комитете по охране памятников Санкт-Петербурга, новые поколения исследователей сделают более полноценный, более глубокий справочник. (В 1996 году под редакцией Б. М. Кирикова вышел в свет справочник «Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX — начала XX века», в котором, помимо перечня большинства сооружений, почти 1300 петербургских архитекторов и строителей, работавших в 1840 — 1910-х годах, приводятся краткие биографические сведения о них. – М. Р.)

— Работа  по изучению рядовой застройки и по её атрибуции проводилась по заданию городских властей, или это была Ваша исследовательская инициатива?

— Эту работу мы делали из интереса, из профессионального любопытства – как тогда говорили, «по велению сердца». Мне в молодые годы захотелось узнать про автора каждого дома в нашем городе. Это то, что меня вело. И мне очень повезло. Во-первых, во второй половине 70-х годов в музее истории Ленинграда собралась группа единомышленников, а во-вторых, я был сотрудником этого музея и получал зарплату за то, что я занимался историей архитектуры Петербурга XIX – начала XX веков. То есть я занимался своей темой. Другое дело, что никакая администрация не требовала от меня атрибуции всей застройки города и написания справочника.

Надо так же отметить, что мы с Абрамом Марковичем Гинзбургом не одни работали в этом направлении. ГИОП (инспекция по охране памятников), в которой я тогда не работал (но профессиональные контакты были), в то время проводила тотальное обследование городской застройки на предмет выявления учётных зданий. То есть те здания, которые выделялись из рядовой застройки, но никакого статуса ещё не имели – им присваивалась категория «учётные здания» для дальнейшего изучения и возможного перевода этих зданий в категорию «памятники». То есть то, что сейчас называется «выявленные объекты культурного наследия». Эта работа проводилась ГИОПом с конца 60-х годов под руководством Бориса Александровича Розодеева. Специальная группа сотрудников инспекции по охране памятников обследовала каждый дом, зарисовывала генеральные планы.

— Эти материалы доступны? Они переведены в вид пользовательского знания, то есть изданы в виде книги, справочника, или же они существуют только в виде внутренних, очевидно, уже архивных, материалов комитета?

— ГИОП ставил задачу осмотреть здание, определиться с его ценностью, по возможности – проникнуть в интерьеры, определить сохранность. Но они не обладали искусством расшифровки подписей архитекторов! А это важно. Поэтому замечательный материал, который хранится в Комитете по охране памятников, не опубликован. Я в своё время предлагал коллегам по комитету объединить усилия, но не получилось, к сожалению. Ведь Абрам Маркович Гинзбург – лауреат Ленинской премии и кавалер ордена Ленина за… заслуги в области ракетостроения, а в истории архитектуры он всё же был дилетантом. А в ГИОПе работали профессионалы – архитекторы и искусствоведы, но их исследование авторства того или иного дома не очень-то интересовало. В то время как нашей группе хотелось не только выявить и описать интересное здание, но и выяснить, кто его построил, а также составить досье на этих архитекторов. Но повторяю, для этого необходимо было уметь прочесть подпись архитектора, уметь расшифровывать эти подписи, то есть владеть искусством расшифровки подписи архитекторов.

— А что значит искусство расшифровки подписи архитекторов? И для чего необходим это навык, который Вы называете искусством?

— Люди, которые пользуются нашими справочниками, вряд ли подозревают, что каждая атрибуция подписи чертежа – это разгадка загадки! Приведу пример. Мы с мои коллегой спорили насчёт одной подписи. Коллега считал, что эта подпись Григория Зубомирова, а я считал, что это подпись Григория Зубошёрова. А оказалось, что это граф де Рошефор! Представляете, что это за работа?! И тут нужен не специалист по почерковедению, а нужен опыт. Когда перед тобой пройдут сотни архивных дел с закорючками графа де Рошефора, тогда ты по одной такой закорючке и сможешь идентифицировать архитектора.

— А где находятся эти архивные дела с чертежами?

— В разных архивах. Но мы больше всего работали с фондом городской управы, который находится в ЦГИА СПб (Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга). Там есть очень компактные материалы по частновладельческой застройке Петербурга.  Фонд городской управы отличается компактностью, хорошей сохранностью, а главное, хорошо организован. Работать с ним очень просто – ведь на 90 % проектная документация сохранилась. Главная сложность, во-первых, в том, что насквозь, сплошь с этими документами не работали. А во-вторых, в том, что редко, конечно, можно встретить полную подпись. Так, в основном, закорюки.

Более того, мэтры архитектуры, скажем, Фёдор Иванович Лидваль, могли представить в городскую управу не художественные чертежи, а примитивные, схематичные чертежи. Ведь городская управа не контролировала эстетику – для этого были другие ведомства и инстанции: Техническо-строительный комитет и Государь император. Ведь все императоры согласовывали фасады домов на Невском проспекте и центральных улицах, а также фасады общественных зданий, и, конечно, церквей! А городская управа следила только за соблюдением стандартов: соблюдение общего высотного регламента постройки, чтобы двор был не меньше, чем положено, чтобы высота и ширина арок была выдержана, ну и так далее. Так что чертежи в городскую управу требовались скорее приблизительные, схематичные. И подпись под таким чертежом мог поставить за мэтра кто-то из его помощников. И надо также помнить, что под началом у мэтров архитектуры работали молодые и талантливые архитекторы, которые чаще всего и выполняли такие вот общие, схематизированные чертежи.

И до конечной атрибуции ещё далеко. Знаете, когда вышел наш справочник 1996 года, нам указали на ошибки. И я думаю, что их ещё больше. Понимаете, это ведь возделывалась целина, впервые выплывали имена, которых до этого никто не знал. Так что предстоит ещё большая-большая работа. И если кто-то возьмётся изучать отдельного архитектора, то сразу выяснится, что он построил больше, что он работал ещё с кем-то, и т. д. Это уже задачи для очередного поколения исследователей. Ведь, к примеру, до сих пор окончательно, на 100 %, не атрибутировано авторство проекта Михайловского замка. Бренна? Баженов? Кто-то ещё внёс вклад в проектирование? Был ли Павел I соавтором или только заказчиком?

— Борис Михайлович, связана ли деятельность сегодняшних градозащитников с результатами работы комитета?

— Связана. Большую часть жизни я проработал в Музее истории города. Меня несколько раз приглашали на работу в Комитет по охране памятников. В 1996 году я решился на этот переход. Архитектор Никита Игоревич Явейн тогда возглавлял комитет и пригласил меня к себе замом по научной работе. Тогда это был не Комитет по охране памятников, а управление — УГИОП. Но вскоре мы оказались в изменившейся ситуации: появился новый губернатор – Владимир Яковлев, а управление и инспекции были преобразованы в комитет, то есть в более бюрократическую структуру. Но главное, нам сразу дали понять, что науки как таковой в административной структуре быть не должно. Хотя, конечно, академической наукой там никто и никогда не занимался, но исследовательская часть-то должна быть! Ведь мы пользовались накопленными материалами, тем, что было наработано нашими предшественниками в инспекции по охране памятников в 70-80-е годы.

Вообще, надо отметить, что это в определённой мере, удача нашего поколения – ведь до нас занимались только классицизмом и барокко, и архитекторы более позднего времени, тем более архитекторы, формировавшие рядовую застройку, были вообще практически не известны. То есть период после классицизма почти не изучался и практически не охранялся. Вот сейчас январь 2012 года – если я вам скажу, что всего 20 лет назад под охраной вообще не состояли ни дом компании Зингер, ни Елисеевский магазин, ни ДЛТ, ни Мариинский театр, ни консерватория, ни Капелла, — то вы, наверное, очень удивитесь. А ведь это было! С 1988 года в нашем городе памятники архитектуры охраняются вместе с памятниками истории, а в конце прошлого века это вообще стало единым понятием.

Ну как может не быть памятником истории и культуры, скажем, Мариинский театр, который известен во всём мире! Или Капелла, или консерватория. Даже особняк Кшесинской не считался памятником архитектуры, как и особняки на Каменном острове. И поэтому от великолепного ансамбля модерна на Каменном острове остались одни крохи. Да, там стоят великолепные памятники, но это ведь – крохи. Крохи от той насыщенной среды модерна. Так вот, на рубеже 80-90-х годов и в период перестройки были поставлены под государственную охрану целые пласты архитектурного и культурного наследия города. Это всё работа моих коллег. А я очень доволен тем, что принято в 1993 году такое постановление № 327. Этим постановлением были поставлены под охрану вся поздняя эклектика, весь модерн и, частично, правда, немного, — советский авангард. То есть был сделан прорыв. Прорыв в понимании того, что это признанная ценность, что это надо охранять.

— Как принималось это постановление?

— Как это было? Собрались тогдашний руководитель ГИОПа Александр Владимирович Позднухов, Ксения Сергеевна Колодезникова и я. Знаете, перед Александром Владимировичем городская общественность должна снять шляпу, но у нас, к сожалению, не ценят и не помнят таких работников. Так вот, мы собрались и за один вечер набросали список тех выдающихся объектов, которые должны стать памятниками. И ведь это в корне изменило ситуацию – эти объекты, в том числе вышеназванные, стали памятниками.

Всё решилось тогда, в 1993 году, очень легко и быстро, благодаря обстановке некоторого хаоса, неотрегулированности процедуры. Сегодня для того, чтобы поставить памятник под охрану, нужно провести экспертизу, составить на него паспорт, согласовать в разных инстанциях, а затем провести это решение через исполнительную власть, где, как известно, в последние годы очень сильные позиции занимало строительное лобби, считающее, что памятники мешают развитию города. Тогда, в 1993 году, был совершён прорыв, поставлено под охрану большое количество памятников. А произошло это потому, что работали специалисты, которые не только могли расшифровать и атрибутировать графа де Рошефора как де Рошефора, но и понимали значение его построек в городской среде, в истории архитектуры нашего города. Позже список памятников дополнялся и уточнялся – правда, уже без той креативности, того поистине революционного прорыва, как это было на рубеже 80-90-х годов, особенно в 1993 году.  К сожалению, в 21 веке списки памятников, в основном, сокращаются. И ещё список дополнялся объектами, которые переходили из списка «выявленных объектов культурного наследия» в список «памятников», но это ведь изменение охранной категории, не более.

— Как Вы оцениваете свою работу в комитете в течение двенадцати с половиной лет?

— Я туда пришёл как заместитель по науке, и я должен был курировать составление списков (памятников культурного наследия.– М.Р.), отредактировать их, уточнить атрибуцию. Эта работа была проделана. Затем, со второй половины 90-х годов, начался процесс, когда уже не пробивают кирпичную стену, а расставляют кирпичи по местам… Знаете, ведь Петербург — единственный город в стране, где был составлен сводный список объектов федерального значения и принят в 2001 году. Тогда же, в 2001 году, был утверждён единый сводный список выявленных объектов исторического и культурного наследия. Издан целый ряд сборников научных трудов, альбомов, и, что самое главное, издан ряд справочников с указанием всех памятников истории и культуры и всех выявленных объектов исторического и культурного наследия. Что, как я понимаю, в других городах не было сделано. Например, в Москве эта информация выдавалась в виде платной услуги. А мы всё опубликовали и в электронном виде, и в виде справочников.

Другой вопрос, что ситуация в городе сложилась известным образом, когда политический курс был направлен на создание благоприятного инвестиционного климата, и список памятников не только не расширялся, а и сокращался… Но, вообще-то, к тому времени более или менее всё, что заслуживало быть поставленным под охрану, было внесено в списки охраняемых объектов. Я говорю о памятниках архитектуры. Другое дело, что уже сегодня этот список должен расширяться, уже с нового хронологического отрезка. Во-первых, по закону под охрану ставятся те объекты, которым уже не менее 40 лет. А во-вторых, когда мы составляли списки, мы тогда остановились на дате 1955 год – это ведь граница, конец сталинского ампира или советского неоклассицизма и начало перехода на индустриальное домостроение. Поэтому хронологически, по времени создания, в списке памятников — первые линии ленинградского метрополитена. Идея поставить их под охрану пришла в голову мне, и я очень доволен, что это сделано. Эти первые станции метрополитена буквально только что переведены из списка выявленных объектов культурного наследия в категорию охраняемых памятников регионального значения.

Сегодня, в 2012 году, можно ставить под охрану то, что построено вплоть до 1972 года. И я, как исследователь, считаю, что надо уже обратить внимание на постройки эпохи индустриального домостроения. Этот период у нас пользуется, мягко говоря, наименьшей любовью. Но в это время был создан ТЮЗ, здание Финляндского вокзала, здание аэропорта «Пулково-1» – оно ведь очень интересное по своей концепции с этими оригинальными световыми фонарями-стаканами. Смотрите, здание гостиницы «Москва» (архитектор Д. Гольдгор) не вошло в список памятников, и всё — его переделали. Причём переделали совершенно варварски. Я тут уточню, это архитектурный памятник своего времени, а не шедевр всемирный. Но это интересный памятник своего времени.

— А как, по-вашему мнению, возможен баланс между развитием города – а это значит, новым строительством – и охраной архитектурных памятников своего времени?

— А нет противоречия между сохранением и развитием. Понятно стремление инвестора строиться на Невском проспекте или в панораме Невы, но у города колоссальные возможности развития в Купчино, в Шушарах. Дело в том, что идея сохранения наследия – это идея второй половины ХХ – начала XXI века, хотя зародилась эта идея раньше. Но понимание наследия не как отдельных памятников, а как городской среды, как экологии культуры – оно относится к концу ХХ века. На самом деле, сохранять наследие – это и есть развитие. Сохранение наследия – это есть современный подход к развитию города. Сносить же памятники архитектуры – это отсталость, варварство.

Развитие, применительно к старым районам нашего города, предполагает, прежде всего, снять наслоения асфальта, в котором тонет город, расселить коммунальные квартиры, повысить уровень благоустройства и безопасности. А нашлепывать мансарды на домах, которые там не предусмотрены – это варварство. Наша городская архитектура отторгает мансарды. Ведь кроме кратковременного периода модерна и некоторых построек петровских времён, в Петербурге никогда мансарды не строились. И на зданиях эпохи классицизма, да и эклектики, мансарды совершенно не смотрятся, выглядят они как бельмо на глазу.

Так, признаком деградации является искажение панорамы Невы, когда построенные дома вторгаются в панораму реки, искажая её. Это уже не развитие, а деградация. Развитие – это когда что-то чуть худшее сменяется чуть лучшим. А когда вместо законченной Невской панорамы мы видим монстра под названием «Монблан» (жилой комплекс «Монблан» на Б. Сампсониевском пр., д. 4-8), когда дом на набережной Робеспьера, 4, закрыл вид на Смольный собор?! Также, кстати, дома со стороны Шпалерной «отрезали» половину Смольного собора, а со стороны Охты в силуэт Смольного монастыря вклинилось малоинтересное современное здание. Это всё – примеры деградации, когда то, что было лучше, стало хуже.

— И что, эти изменения горожане не увидели, не заметили?

— Про «Монблан» много писали и возмущались. А вот то, что город потерял в системе своих видов Смольный собор, и это не вызвало массового возмущения – меня очень удивило. А ведь город, мне кажется, должен был содрогнуться, но этого не произошло. Гораздо больше пишут, скажем о доме Юргенса (ул. Жуковского, 19) или о сносе дома на углу Фонтанки и Невского (Невский пр., д. 68). Очень хорошо, что в городе есть силы, которые озабочены сохранением архитектурного облика Петербурга. Но то, что «не заметили» изменения панорамы Невы – это странно. Ведь потерять вид на Смольный собор – это всё равно, что застроить арку Главного Штаба или перегородить Невский проспект, или зашить фанерой Биржу на Стрелке Васильевского острова. Ведь Смольный собор, Адмиралтейство, ансамбль Дворцовой площади – это архитектурные шедевры одного ряда. Смольный собор – это ведь жемчужина всей русской архитектуры всего Нового времени.

— А когда и как это произошло?

— А это произошло постепенно. Сначала на Шпалерной улице появились высокие дома. Потом, в 2000-х годах на месте снесённых домов, рядом с башней Водоканала, был построен новый дом (Шпалерная, 60). Дом этот сам по себе вполне приличный (архитекторы Ю. Земцов и М. Кондиайн), но зачем-то им разрешили выдвинуться на «красную линию» улицы, вместо того, чтобы отступить. И в результате, если вы идёте по Шпалерной, то левый бок Смольного собора не виден, он «отрезан» современными стеклянными жёсткими геометрическими объёмами. Повторяю, дом сам по себе вполне хорош, но то, как его разрешили поставить, то, что он режет панораму улицы, частично перекрывая Смольный собор, — это же варварство.

А потом, на Большой Охте построили дом. Высокий, с куполочком, с макушечкой, и этот дом, в перспективе Шпалерной улицы, оказался как раз в проёме между боковыми башенными церквями и самим зданием Смольного собора. И ничего, город не заметил. А затем появился дом на набережной Робеспьера (наб. Робеспьера, 4), который полностью перегородил вид на Смольный собор и на Водонапорную башню.

А ведь для Петербурга особенно важно не здание само по себе, а его пространственная роль, как и откуда его видно. Наш город уникален зрелищностью своих панорам! Ну, знаете, знаменитый вопрос: «Главная достопримечательность Дворцовой набережной?» Ответ: «Петропавловская крепость!» И это шутка только в силу кажущейся парадоксальности является шуткой. Ведь Петропавловку ниоткуда так хорошо не видно, как с Дворцовой набережной: только оттуда можно увидеть эту горизонталь стен, вонзающийся в небо шпиль Петропавловского собора, контраст горизонтали и вертикали, гранита и золота. И как же повезло Петербургу, что, въехав в ХХI век, кроме телевышки (она вполне скромная, да и по пропорциям неплохая) ничего не вклинилось в эту панораму! И с нами этот чеканный, изумительный силуэт Петропавловки. И представить невозможно, что эту панораму исказят.

— А как защищены панорамы города? Существует понятие «панорама города» как научный концепт? Можно ли его использовать в суде?

— Как видите, не очень-то защищены наши панорамы. Хотя Петербург с 1990 года является объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО. И там, в первой позиции, при описании указано «уникальное городское пространство». Другое дело, что это понятие юридически никак не описано и не закреплено. Да, в проекте генерального плана города и зон охраны объектов культурного наследия это понятие прописано. Кроме того, есть ещё один документ — «Петербургская стратегия сохранения культурного наследия», он создавался по инициативе Веры Дементьевой. И в этом документе прописано, что «предметами охраны культурного наследия являются характер среды, включающий планировочный модуль кварталов и участков, масштаб, высотность и членение застройки… в Санкт-Петербурге под государственной охраной состоит 7783 объекта культурного наследия. Это архитектурные ансамбли, здания и инженерные сооружения, сады и парки, пруды и каналы, монументальная и садово-парковая скульптура, исторические захоронения и археологические объекты». И этот документ в 2005 году принимался как концептуальный, программный документ. Однако впечатление складывается такое, что этот документ вспоминают всё реже и реже…