Армин МЁЛЕР: «В Сало появляется оскал авантюрного фашизма»

Окончание

Задачи исследования фашизма

Обозначенная здесь схема противоречит общей линии исследования фашизма. Впрочем, это исследование переживает сегодня «количественный» расцвет. Даже специалисту трудно обозреть множество вторичной литературы по этой теме. Для большинства этих работ характерным является то, что догматические понятия фашизма, будь то неомарксистские или какие-либо другие, искажают взгляд на исторические явления.

Самоочевидный принцип всякого исследования, согласно которому в начале работы её результат ещё не известен, особо здесь не соблюдается. В настоящей работе предпринята попытка сформулировать дифференцированное понятие фашизма (и близких ему явлений) на основе самих исторических феноменов. Сформулированные таким путём определения не настолько удобны в обращении, как определения, выведенные абстрактным путём. Без множества оговорок тут не обойтись.

Подводя итог, можно сказать, что исследование фашизма должно осуществляться тремя большими этапами. Первый этап — это доведение до конца «инвентаризации». Она не должна концентрироваться на прежних основных задачах, должна быть по возможности полной в библиографическом, географическом и историческом отношении. До сих пор исследования были нацелены исключительно на Германию и Италию, Францию, Бельгию, Англию и Испанию. Сейчас наметилось их расширение. Сомнительно, чтобы попытки доказать существование «фашистского интернационала» принесли уж очень большие результаты. Важно то, что аналогичные движения в юго-восточной Европе анализируются всё основательнее. Другие же области, как, например, Скандинавия или Прибалтика, разработаны ещё меньше.

Второй этап должен заключаться в чётком разграничении родственных или якобы родственных групп и движений. При этом нам кажется, что, хотя многие и придерживаются другого мнения, разграничение между традиционно правыми и «правым тоталитаризмом» не составит особого труда. Тут нет таких пересечений, которые пытался выявить ещё Нольте. Физика, психика и дух здесь настолько отличаются друг от друга, что между двумя лагерями сама собой возникает ничейная земля. И случаи перехода левых и либералов в лагерь «правого тоталитаризма» столь же немногочисленны, как и традиционно правых (в списках жертв Третьего Рейха консерваторы стоят на втором месте после евреев).

Но на этой ничейной земле сталкиваешься с явлениями, которые не относятся ни к одной из сторон. Процесс разграничения подобных явлений отличается сложностью и требует исторического такта. Оставим в стороне всю идеологическую область (и весьма запутанный комплекс «консервативной революции»). Настоящее исследование нацелено на освещение подступов к идеологии, которые предопределяют идеологические и конкретные политические оптации.

На ничейной полосе между традиционно правыми и предметом данного исследования остаются некоторые практические политические образования, место которых должно быть чётко определено. Это все структуры, которые обычно «бросают» в общий котел фашизма, чему способствуют отдельные их признаки, хотя по сути своей они от него отличаются.

В первую очередь, следовало бы провести пять таких разграничений (хотя можно было бы назвать и больше). Сначала относительно тех режимов, которые принято называть «авторитарными». Они берут на вооружение отдельные мотивы «правого тоталитаризма», не претерпевая при этом внутренних глубинных изменений, частично в целях защиты от этого тоталитаризма. Образец: Португалия Салазара, Австрия Дольфуса.

Во-вторых, необходимо выделить образовавшиеся после Первой Мировой войны объединения фронтовиков: «Крещёных огнём» из Франции под руководством полковника Де ла Рока (в литературе принято другое  название этой организации — «Огненные кресты»/ Les Croix de Feu — прим. SN), которые пытались даже создать собственную партию (Parti Social Francais — Французская Социальная Партия).

Затем необходимо отметить воинствующие организации «борьбы народного духа», для которых превыше всего (в том числе и любой политической задачи) стояло противоборство с проявлениями, враждебными народному духу. Образец: ирландский, бретонский и фламандский национализм, а также национализм басков.

Следует упомянуть и такой сегодня уже почти забытый феномен, как крестьянские бунты, прокатившиеся по всей Европе в 20-х и начале 30-х годов (движение Лаппо в Финляндии, народное движение в земле Шлезвиг-Гольштейн, «Крестьянский фронт» француза Доржере, «Крестьянское движение за Отчизну» в Швейцарии). Сюда же можно причислить и различные движения средних слоёв, как, например, швейцарский «фронт», возникший в конце 20-х годов.

Следует отдельно выделить и движения, находящиеся за пределами европейского и североамериканского пояса, которые часто называют «фашистскими». Однако из-за своего своеобразия они не вписываются в данную схему. Образец: бразильский «интегрализм» или аргентинский «перонизм». У всех перечисленных здесь движений и явлений имеются отдельные черты, к которым можно было бы применить одно из наших понятий (национал-социалистический — этатический — фашистский), но как целое они остаются за рамками настоящего исследования.

Мы назвали предмет нашего исследования «правым тоталитаризмом». Оставим это вспомогательное слово в стороне. Если вышеописанным способом предмет закреплён и очерчен, пора приступать к третьему этапу исследований. Этот предмет, как составная часть близкой нам истории, имеет свои отличия. Его можно выявить лишь в случае понимания того, что тут уже действуют довольно различные, частично противоборствующие импульсы. Мы постарались описать важнейшие на наш взгляд три импульса. Однако возможно, что наше описание достаточно схематично и нуждается в дальнейшем уточнении.

Но всё же для первого анализа этого достаточно. Просто следует избегать шаблонного и механического применения этих трёх понятий: национал-социализм, этатизм, фашизм. Если, к примеру, считать Третий Рейх чисто национал-социалистическим, а государство Муссолини — фашистским, то мы не сумеем преодолеть рамки всех предыдущих упрощений. Важно осознать, что эти три импульса в одной и той же стране, в одном и том же движении и даже в одном человеке могут пересекаться и парализовать друг друга. То вдруг стремительно прорвётся один импульс, затем — медленнее, обходными путями — другой. Внезапно обозначится третий. Один импульс может быть искажён под давлением другого. Все вместе они могут вдруг иссякнуть. Потом снова заявят о себе в связи с каким-либо бурным событием.

Поясним нашу мысль на двух примерах, взятых на этот раз не из Германии. Первый пример — весьма своеобразная, просуществовавшая с сентября 1943 года по апрель 1945 года «Итальянская социальная республика». Речь идёт о завершающей фазе режима Муссолини, наступившей после его разрыва с королём. Здесь он уже утрачивает все черты, связывающие его с итальянским истеблишментом. На конечной стадии в загнанном в угол режиме вновь появляется оскал авантюрного фашизма, что напоминает о временах марша на Рим. Ссылки на «юность» и «смерть» уже не являются просто риторикой, так как сформированные из молодёжи подразделения ведут с партизанами борьбу не на жизнь, а на смерть. Этот фашизм, однако, «окрашен» социально-революционными программами, которые были оттеснены на задний план во время симбиоза со старыми правящими слоями. Несмотря на такую окраску, самый ярый национал-социалист из всех итальянских фашистов Роберто Фариначчи отказывается ото всех постов, предложенных ему в Итальянской социальной республике, и вовсе не потому, что у него не хватает мужества. В чём же причина такой позиции? Почему он отошёл в сторону?

Подобный вопрос можно задать не только по отношению к отдельным лицам. Возьмём Францию. Трудно разобраться в том, почему большая часть французской управленческой элиты, да и элиты вообще, пошла на сотрудничество с Гитлером, не понимая импульса этатизма. Этот импульс возник в результате катастрофического положения Франции после краха 1940 года. Он получает своё развитие потому, что в лице немецких оккупантов наталкивается на группы людей, мыслящих в том же направлении. Что может быть общего у французов типа Бишелонна, Габольда, Бенуа-Мешина или бывшего чемпиона по теннису Боротра с их земляком, поэтом Селином (1)? В принципе ничего.

Селина повсюду называют фашистом. Но мы вполне сознательно не поставили его в один ряд с Монтерланом (2) и Дрё, впрочем, как и с погибшим в Берген-Бельзене Жоржем Валуа (3). Три яростных политических памфлета Селина также не имеют ничего общего с фашизмом, ни с его традиционным итальянским прототипом, ни с фашизмом в нашем более широком понимании. И дело тут не в бьющей ключом ненависти, что выпадает из «холодного стиля». И то, что эти три памфлета являются, пожалуй, единственными национал-социалистическими произведениями, боевыми творениями высокого литературного уровня, объясняется не только плебейским «соком», который их оживляет. «Национал-социализм» проявляется здесь прежде всего в социальном возмущении. Точнее, душевное возмущение целого слоя народа ищет себе врага и находит при этом слово.

Тот, кто не видит этих различий в стиле, не поймёт, что произошло, когда Селин в Париже, во время немецкой оккупации встретился с Эрнстом Юнгером. Юнгер зафиксировал эти встречи в своих дневниках «Излучения» под разными датами и со свойственной ему остротой взгляда (4). Селин предстает то под своим именем, то под легко разгадываемым псевдонимом. И что же происходит? Национал-социалист надеется встретить в лице немецкого оккупационного офицера и коллеги-писателя своего единомышленника и наталкивается при этом на эстета, то есть, фашиста, что ему абсолютно чуждо. Этот фашист не хочет разделять его ненависти, она ему претит. В отрицательном отношении эта встреча столь же знаменательна, как и встреча Бенна с Маринетти — в положительном.

Социологический обзор

Настоящая работа начиналась с сопоставления двух писателей и заканчивается сопоставлением двух других. Можно было бы квалифицировать её как «историко-идеологическую» и, согласуясь с современным вкусом, отказаться от «социологического обоснования». Однако данная работа не преследует ни историко-идеологические, ни социологические цели. Она призвана вызвать инициативы, которые бы привели к формированию идеологии и образованию определённых форм общественных организаций. Такой методический принцип приблизительно соответствует методу Алойса Ригла в истории искусств, который выдвинул гипотезу о том, что «желание искусства» опережает, вернее, предшествует всем его разновидностям, чем положил конец бесплодному спору, архитектура ли обусловливает пластику (и живопись) или наоборот.

Выдвигая гипотезу о «желании политики», мы ни в коей мере не оспариваем значение общественного фактора. Она направлена против однопричинного «социологизма», который не в состоянии убедительно объяснить, каким образом якобы неизбежное детерминирование со стороны общества сочетается с фактом стремительной общественной перегруппировки именно в период с 1919-го по 1945 год. (Левацкие элитарные теории, с помощью которых пытаются разрешить противоречие — здесь можно назвать теории ренегатов из старых господствующих слоёв, которые подвизаются в качестве повивальных бабок эмансипации, — выглядят не очень убедительно.) Общественное является частью сложной действительности.

«Сложность» в данном случае заключается в том, что в действительности нет дорог с односторонним движением. Между отдельными её частями наблюдается возвратно-поступательное движение различных действий или только соответствий.

Наивная схема базиса и надстройки была рабочей гипотезой социал-теоретика, который пытался бороться с идеализмом окружающего мира. Но идеализм и его коррелят давно стёрты в пыль, и теперь снова можно мыслить, исходя из неделимости существования.

Для большей конкретности скажем, что в исследовании фашизма вступают в противоборство социологический тезис и социальный диагноз, которые, строго говоря, понятия взаимоисключающие. Тезис в разных вариациях пронизывает большинство теорий о фашизме (в том числе и немарксистских). Сам он «родом» из марксизма и уже к началу 20-х годов (во временном отношении «соседствует» с маршем на Рим) используется в полемике с итальянскими «чернорубашечниками». Согласно этому тезису, фашизм по сути своей является защитным рефлексом среднего слоя (а именно, его низшей части), который оказывается между молотом и наковальней, то есть, между поднимающимися рабочими и господствующими слоями, владеющими средствами производства. Высшие слои охотно воспользовались бы этим защитным рефлексом, превратив средний слой в дамбу против рабочих.

Социальный же диагноз свидетельствует о том, что в период с 1919-го по 1945 год произошло такое изменение структуры общества, которое по своему значению сопоставимо с переходом от французского абсолютизма к буржуазной эпохе. В названный период старые классы утратили свои основные черты, как бы обветшали, и образовался широкий средний слой, который в «заповеднике» ещё сохраняет остатки прежнего высшего слоя, но в основном управляется небольшим числом управленцев. Возникновение этого широкого слоя отнюдь не способствовало утверждению на земле царства справедливости.

По-прежнему существует неравенство, различия в благосостоянии становятся вопиющими. Появились новые группы «терпящих бедствие» (пенсионеры). Но больше не существует класса или сословия в старом смысле этого слова. Не существует той реальности, в которой человек был рождён и с которой он всегда должен был мириться. Общество стало проницаемым, хотя и методы «подъёма» не всегда отрадны.

Как соотносятся тезис и диагноз? Сначала тезис необходимо существенно модифицировать. В ходе современных единичных исследований начинают осознавать, что причисление новых форм правых к среднему слою является недопустимым упрощением. Работа Луиса Шевалье о социальных корнях бонапартизма (1950 г.) сыграла в этом революционную роль. Условиями возникновения национал-социалистической германской рабочей партии были посвящены исследования Франца Виллинга и Мазера.

Что касается трёх выявленных нами ветвей, они, как нам представляется, предполагают не только различные формы, но и различную интенсивность социальной связи (и провоцируют её). Не является неожиданным и то, что национал-социалистическим импульсом в основном были охвачены низшие слои общества (не только среднее сословие и буржуазия, но и рабочие). При тенденциях этатизма социальная фиксация значительно слабее, так как эти тенденции находят поддержку прежде всего среди тех управленцев, которые представляют собой цвет наиболее одарённых представителей всех слоёв.

Что же касается «фашизма», то здесь дело обстоит иначе. Носителями этого стиля являются, прежде всего, группы населения, которые находятся вне определяемых способом производства слоёв общества (ещё не вступившая в трудовую жизнь молодёжь, военные, члены воинских организаций и т. п.) В социальном плане все три ветви имеют одну общую черту: смести старые социальные границы.

Является ли это, как утверждают левые теории о фашизме, всего лишь риторическим фасадом совсем иной действительности? Вытекающая из особой ситуации XIX века вера в то, что революционерами могут быть только левые, прочно вошла в сознание людей. Однако историки и наделённые историческим тактом социологи всё больше и больше осознают, что описанные здесь явления представляют собой мощную революционную силу, которая и сделала возможным то коренное социальное преобразование, как бы к этому ни относились. Одним из первых был Ральф Дорендорф, тогда ещё молодой профессор социологии, обронивший знаменитые слова, что наряду со всем прочим Третий Рейх для Германии был «прорывом в современность». Наступило время заняться и этими сторонами фашизма (вместо его анекдотичных и уголовных сторон).