«Процесс ста девяноста трёх» («Большой процесс», официальное название — «Дело о пропаганде в Империи») — судебное дело революционеров-народников, разбиравшееся в Петербурге в Особом присутствии Правительствующего сената с 18 (30) октября 1877-го по 23 января (4 февраля) 1878 года. К суду были привлечены участники «хождения в народ», которые были арестованы за революционную пропаганду с 1873-го по 1877 год. Всем, кто увлекается историей революционного движения в России, будет интересно прочесть воспоминания об этом процессе его участницы Анны Якимовой — народницы, а затем — народоволки и эсерки (в сеть эти воспоминания выкладываются впервые) .
— Исполняется пятьдесят лет со времени «Большого процесса», начавшегося 18 октября (ст. ст.) 1877 г. в Особом присутствии Сената, под председательством сенатора Петерса. Стараниями начальника Московского жандармского управления Слезкина, назначенного по высочайшему повелению для производства следствия «о преступной пропаганде в империи», и прокурора Саратовской судебной палаты Жихарева создано было громадное дело, к которому привлечено было несколько тысяч человек, считая в том числе и свидетелей. Следствие тянулось 4 года, и многие из подсудимых просидели до суда по 4 года, а большинство — больше 3 лет, при строгом, сначала одиночном заключении, которое многих заставило покончить жизнь самоубийством; многие же заболели психически или умирали медленной смертью от разных болезней. Погибших таким образом насчитывалось 70-80 человек (1). Во время следствия большинство привлекаемых, после более или менее продолжительного заключения, высылалось административным порядком (2) или привлекалось на суд в качестве свидетелей. По окончании следствия все обвиняемые из 37 губерний были свезены в Петербург и 193 человека преданы суду Особого присутствия Сената. <…>
18 октября начался суд. Нас, всех женщин, сначала вывели из камер в нижний коридор женского отделения, а потом какими-то полутёмными проходами ввели в громадный коридор, где были уже мужчины. Всех мужчин выстроили правильной длинной колонной, по бокам которой выстроились жандармы с обнажёнными саблями; а женщин ставили по одной и между каждой — по жандарму, также с обнажённой саблей.
Начальник конвоя прочёл грозную инструкцию, по которой мы должны были беспрекословно подчиняться всем распоряжениям конвоя, в противном случае имевшего право прибегнуть к оружию. По выполнении этой формальности мы двинулись подземным ходом в окружной суд, где должно было заседать Особое присутствие Сената. Большой зал заполнился подсудимыми и защитниками, так что для публики не осталось места. Публики и не было никакой, кроме нескольких человек, родственников подсудимых и шпиков. Не было места в зале суда и для конвоя, лишь часть которого помещалась в проходах и около входных дверей. За судейскими креслами разместилась разная важная чиновная публика. Теснота помещения по открытии заседания суда дала основание присяжному поверенному Спасовичу сделать от имени всех защитников заявление, что суд происходит при закрытых дверях, что в интересах публичности и гласности защита ходатайствует перед Особым присутствием о переносе заседания в более обширное помещение, а до приискания такового отложить судебные заседания. Кроме того, он просил суд разрешить защите пригласить своего стенографа, так как полный стенографический отчёт в таком огромном деле ей необходим. Присяжный поверенный Герард счёл нужным добавить к ходатайству Спасовича указание на то, что отсутствие публичности было бы противно достоинству Сената и подрывало бы веру в его справедливость.
Первоприсутствующий Петере возразил Спасовичу и Герарду, что настоящий суд гласный и публичный, что публика находится здесь и там, указывая рукою назад и вперёд; он сообщил также, что стенограф приглашён, но по неизвестным ему, Петерсу, причинам не явился*. Ковалик пожелал сделать заявление суду; но Петере прервал его с первого же слова, объявив, что он сможет сделать заявление в свое время, а теперь от Петере не желает его слушать. Затем начался опрос подсудимых об имени, звании и пр.
Подсудимые, так долго не видавшиеся друг с другом, радостно встречались, не обращая внимания на суд, обменивались дружескими приветствиями, а незнакомые тут же знакомились. Я первый раз в жизни очутилась в таком большом обществе незнакомых мне людей и, конечно, с громадным интересом присматривалась к лицам, по обвинительному акту чем-нибудь особенно обратившим моё внимание.
По окончании опроса подсудимых стал читаться список свидетелей. Подсудимый Чудновскнй заявил, что он не слышал, здесь ли такой-то свидетель. Петере ответил, что в этом виноваты подсудимые, всё время разговаривающие между собою. Подсудимый Чернявский заявил, что так как суд не уважил требования защиты о публичности и гласности, то он остаётся судом закрытым, которого мы не признаём. Петере прерывает Чернявского, но из среды подсудимых раздаются крики: «Слушайте, когда вам говорят!» Петере дослушал, а потом распорядился вывести Чернявского из зала суда. Тогда большинство подсудимых встало с мест, и со всех сторон раздались восклицания: «Всех уводите! Мы все не признаем суда!» Подсудимые массою направились к выходу, но жандармы загородили его. Петере громко закричал: «Объявляю заседание закрытым! Жандармы, очистите зал». Так закончился первый день суда.
На следующий день заседания не было якобы по болезни одного из сенаторов. На самом же деле, как говорили тогда, суд весь день вел переговоры с представителями правительства о дальнейшей тактике. Второе заседание, 20 октября, началось речью председателя, в которой он приглашал подсудимых не нарушать шумом и демонстрациями порядка заседания суда. Мышкин заявил, что он один из тех, кто в прошлом заседании суда производил «беспорядок», но не сожалеет об этом, так как обвинительный акт полон клеветы (председатель прерывает его), что поэтому-то мы и настаиваем на публичности и гласности и что несколько человек, присутствующих на суде, и чиновники судебного ведомства есть насмешка над публичностью. Председатель прерывает его и говорит, что публичность гарантируется стенографическими отчётами, которые будут напечатаны в «Правительственном Вестнике». Мышкин возражает на это, что «отчёты» «Правительственного Вестника» — второе издание обвинительного акта, а мы требуем, чтоб нам была дана возможность выяснить наше дело перед публикой и объясняться не перед несколькими чиновниками, а перед целым обществом.
Петере прерывает его. Мышкин продолжает: «Мы глубоко убеждены в справедливости азбучной истины, что света гласности боятся только люди с нечистою совестью, старающиеся прикрыть свои грязные, подлые делишки, совершаемые келейным образом; зная это и искренне веря в чистоту и правоту нашего дела, за которое мы уже немало пострадали и ещё довольно будем страдать, мы требуем полной публичности и гласности». Петере прерывает его окончательно. Тогда подымается Муравский и заявляет: «Я вполне присоединяюсь к заявлению моего товарища». Затем встаёт большинство подсудимых и заявляет: «И мы также»*. После этого приводятся свидетели к присяге. Мышкин заявляет: «Я отвожу свидетелей от присяги на том основании, что они состоят под опекой потерпевшего лица, т. е. правительства». Чудновский заявил отвод одного свидетеля, так как этот свидетель — сыщик; но суд не признал законным такой отвод.
21 и 22 октября читался обвинительный акт, которого никто из подсудимых не слушал (4). Мы беседовали между собою. В следующем после чтения обвинительного акта заседании Петере огласил постановление распорядительного заседания Сената от 11 октября (составленное, как говорили, задним числом) о том, что ввиду недостаточности помещения произвести судебное следствие в присутствии всех обвиняемых представляется физически невозможным, что потому все обвиняемые делятся на 17 групп, по каждой из которых следствие будет производиться отдельно, и что дела о богохульстве и оскорблении величества будут слушаться при закрытых дверях. Разделение на группы вызвало ропот негодования среди подсудимых, и некоторые подсудимые и присяжные поверенные хотели сделать относительно этого возражения; но Петере ничего не хотел слушать, заявил, что это решение окончательное, и поспешил закрыть заседание.
Казаки взошли на место, отведенное защитникам, и оттеснили их от подсудимых. Это было наше последнее совместное пребывание в суде. После этого мало осталось охотников присутствовать на нём, а протестанты из всех групп являлись в суд; только под давлением физической силы (5). В первое время нескольких человек буквально вытаскивали из камер на руках; потом мы выходили сами, заявив, что подчиняемся силе, так как за каждым заключённым приходило по нескольку человек солдат.
Приводимые в суд протестанты повторяли, что они пришли только под влиянием физической силы, что такого суда не признают и присутствовать на нём не желают. Каждый, кто успевал, произносил ещё разные реплики, не особенно лестные для суда, если замешкавшийся почему-либо председатель не отдавал приказа: «Вывести подсудимого (или подсудимую)», что после речи Мышкина спешил делать тотчас же после первых слов заявления подсудимого.
После скандала, разразившегося при окончании речи Мышкина, первоприсутствующим, вместо Петерса, был назначен Ренненкампф. Я, как не принадлежавшая к сообществу, была отнесена к 17-й группе и тоже, конечно, была в числе протестантов, которых было громадное большинство среди судившихся. Сапожник, у которого учился мой ученик, и ещё один из участников чтения книг у сапожника тоже судились. Мы все трое обвинялись в распространении сочинений, «возбуждающих к бунту или явному неповиновению власти верховной». Ученика моего везли в Петербург, кажется, в качестве свидетеля, но он дорогою заболел тифом и умер. Привлечение нас к этому делу было совсем искусственно, так как при всём старании жандармерии и прокуратуры не удалось им связать меня «с тайным сообществом», а в обвинительном акте относительно меня было сказано: «Кроме лиц, принадлежащих к тайному сообществу, занимались противоправительственной пропагандой и отдельные лица. В Вятской губернии — учительница А. В. Якимова» и т. д. Моя связь с Купшинской и Чарушиным осталась неизвестна; после того как они уехали в Питер, письменных сношений между нами не было. Лично я (да, думаю, и не одна я) благодарна организаторам процесса, что они присоединили меня к этому делу и фактически ввели в тайное сообщество, дали возможность мне познакомиться еще в 1877-1878 гг. с Желябовым, Лангансом, Перовскою и многими другими, потом самыми близкими мне людьми по «Народной воле».
Во время суда громадное впечатление произвела как в тюрьме, так и на воле, речь Мышкина, много раз прерываемая председателем, но всё же он сумел сказать очень много (6). Конспект этой речи им был выработан вместе с товарищами, в том числе — с Коваликом. В своей речи он противопоставлял «сообществу» партию и доказывал, что «сообщество», стремящееся разрушить существующий строй, есть социально-революционная партия, что движение в народ и создало эту партию, пока ещё не организованную, но имеющую все данные сделаться такою. В конце речи, когда Мышкин сказал, что «суд — простая комедия, или нечто худшее, более отвратительное, позорное, более позорное…», председатель закричал: «Выведите его!»
Жандармский офицер бросился на Мышкина, но подсудимые Рабинович и Степане загородили ему дорогу и не пускали его; после некоторого сопротивления офицер оттолкнул их и одной рукой обхватил Мышкина, а другою стал зажимать ему рот, но безуспешно; и Мышкин громким голосом продолжал: «…более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества». На помощь офицеру бросились ещё жандармы, началась свалка; Мышкина схватили и потащили.
В это время Стопане громко закричал: «Это не суд! Мерзавцы! Я вас презираю, холопы!» Жандарм схватил его за грудь, толкнул в шею; другие подхватили его и потащили. То же сделали и с Рабиновичем. В зале поднялся невообразимый шум: крики негодования среди подсудимых и публики, обмороки женщин, истерика… Прокурор и секретарь суда совершенно растерялись и стоя наблюдали эту дикую расправу, а Петере с сенаторами ушёл, не закрыв заседания. Пристав от его имени закрыл заседание, но защитники возразили на это, что они должны слышать о закрытии от самого первоприсутствующего. Потом они приглашены были в особую комнату, где председатель и объявил о закрытии заседания. Защитники требовали составления протокола об избиении подсудимых, но, конечно, им было отказано в этом, и они, напротив, получили упрёк в подстрекательстве подсудимых. Желеховский воскликнул: «Это чистая революция!»
Из сторонников протеста, как я упоминала уже, по соглашению с товарищами, принял участие в суде В. А. Бенецкий, чтоб опровергнуть и очистить «Киевскую коммуну» от всей той грязи, какою был наполнен обвинительный акт, что ему с помощью защитников удалось сделать вполне (7). Отчёты «Правительственного вестника» о заседаниях суда были кратки, односторонни; поэтому подсудимые сами старались через защитников и тех подсудимых, которые присутствовали на суде, собрать материалы о заседаниях суда и обработать их для нелегальной печати (8). В работе этой главным образом принимали участие Тихомиров и Волховской. 11 ноября наиболее важных из подсудимых перевели в Петропавловскую крепость, где они и просидели: одни — до отправки в харьковские централки, и другие — в Сибирь.
После окончания судебного следствия защитники (у меня был Грацианский, назначенный судом) стали брать подсудимых на поруки; таким образом на поруки Грацианского 5 января 1878 г. была выпущена на волю и я. Тяжело было оставлять в тюрьме близких друзей, приобретённых за время совместного сиденья и суда, но были уже и на воле раньше выпущенные товарищи. Прямо из тюрьмы направилась я к землячке, товарке по епархиальному училищу, очень мне близкому человеку, Марии Фармаковской, студентке медицинского факультета, которая ходила ко мне на свидания во время суда (в народовольческий период я поддерживала с нею сношения, а через неё — с земляками-вятичами. Вскоре она умерла от туберкулеза).
Скоро после моего выхода из тюрьмы была выпущена ближайшая моя соседка по камере (сидела надо мною) Евгения Завадская, с которой мы очень сдружились в Доме предварительного заключения и теперь решили поселиться вместе, а потом присоединилась к нам Вера Рогачёва, судившаяся тоже по «процессу 193-х». Жили мы на Кирочной, кажется, улице, у какой-то прачки, в сырой-пресырой комнате, во время стирки наполнявшейся постоянно парами, так как входная дверь в нашу комнату была через прачечную. При выходе из тюрьмы в денежном отношении было скудновато, так что и питание вполне соответствовало занимаемому помещению. Питались мы чаем с дешёвой колбасой, студнем из лавочки, кислой капустой и пр. в этом роде; этим же приходилось делиться и с посещавшими нас товарищами, которые не имели и этого.
Посетителей бывало у нас очень много, и мы ходили знакомиться с теми, с кем не были знакомы в тюрьме. В квартире А. И. Корниловой бывали многолюдные собрания, на которых обсуждалась программа «Земли и воли», к которой мы и присоединились, но формально в организацию не вошли, так как не знали, что с нами будет после приговора суда. На всякий случай для связи мы снабжены были адресами.
<…> 23 января 1878 года суд окончился. 90 обвиняемых были оправданы (я в том числе), 61 из подсудимых было зачтено в наказание время, просиженное до суда, на каторгу приговорено первоначально 28 человек, а остальные — на поселение и житьё. Суд сам смягчил наказание по несовершеннолетию, «кои совершили преступление до 21 года», по вовлечению в «преступление» более зрелыми людьми, «по неразумению и неразвитости» и, наконец, «во внимание полному раскаянию, чистосердечному сознанию». Притом суд ходатайствовал о замене каторги поселением всем, кроме Мышкина, который «вину свою по главному предмету обвинения в настоящем деле отягчил покушением на смертоубийство» (ранил казака в Якутской обл.).
В числе первоначально осуждённых на каторгу был и Низовкин, а из осуждённых на житьё — Горинович, о которых суд ходатайствовал особо: «Александра Васильева Низовкина, 27 лет, и почётного гражданина Николая Елисеева Гориновича, 22 лет, во внимание к их полному, с раскаянием, чистосердечному сознанию и указанию на многих из сообщников в настоящем деле, а в отношении Гориновича и в силу того обстоятельства, что он за это именно раскаяние и указание подвергся жестокому истязанию от руки злоумышленников, от всякого наказания освободить».
Ходатайство суда по отношению к 13 подсудимым не было удовлетворено царём по настоянию шефа жандармов Мезенцова и министра Палена, как говорили тогда (9). Осуждены к каторге были следующие лица: Мышкин, Ковалик, Войнаральский, Рогачёв, Добровольский и Муравский — на 10 лет; Синегуб, Чарушин, Шишко, Союзов, Тимофей Квятковский — на 9 лет; Сажин и Брешковская — на 5 лет, Добровольский был на поруках защитников за 10 тысяч и с их согласия скрылся за границу. После приговора мы, выпущенные на волю, были предупреждены защитниками, что, по всей вероятности, оправданные будут высланы административно; поэтому мы постарались поскорее уехать сами, кто куда хотел, не дожидаясь высылки.
Действительно, это предположение вскоре осуществилось в постановлении III отделения. Подверглись административной каре 80 человек из 90 оправданных, и, конечно, все протестанты в том .числе (10). Все осуждённые на каторгу сидели в Петропавловской крепости и перед отправкой по назначению оставили следующее завещание, отправленное за границу в редакцию «Общины» и напечатанное там (11):
«Товарищи по убеждениям! Процесс русской народно-революционной (социально-революционной) партии официально закончен, так называемый “приговор в окончательной форме” подписан, и официальной власти остаётся только отправить нас, осуждённых на каторгу и в ссылку, по назначению. Уходя с поля битвы пленными, но честно исполнившими свой долг, по крайнему нашему разумению, уходя, быть может, навсегда, подобно Купреянову (12), мы считаем нашим правом и нашею обязанностью обратиться к вам, товарищи, с несколькими словами. Не придавая себе значения более того, какое мы имеем, мы будем говорить лишь в пределах той роли, какая наложена на нас извне. Официальная власть нашла для себя полезным сделать нас наглядным примером устрашения для людей одинакового с нами направления и, путём лицемерного различия в “мере наказания”, — быть может, средством развращения людей слабых, готовых руководиться в своём поведении не одним голосом совести, но и соображениями о личном благополучии. В силу этой невольной роли мы чувствуем себя обязанными заявить, что никакие “кары” и “снисхождения”не в состоянии изменить ни на йоту нашей приверженности к русской народно-революционной партии. Мы по-прежнему остаёмся врагами действующей в России системы, составляющей несчастье и позор нашей родины, так как в экономическом отношении она эксплуатирует трудовое начало в пользу хищного тунеядства и разврата, а в политическом — отдаёт труд, имущество, свободу, жизнь и честь каждого гражданина на произвол “личного усмотрения”. Мы завещаем нашим товарищам по убеждениям идти с прежней энергией и удвоенной бодростью к той святой цели, из-за которой мы подверглись преследованиям и ради которой готовы бороться и страдать до последнего вздоха.
NB. — Это заявление посылается нами за подлинными нашими подписями в редакцию «Общины» с просьбой опубликовать его; оригинал же сохранить, как доказательство верности и подлинности документа.
Петропавловская крепость. 25 мая 1878 года.
Войнаральский. — Ф. Волховской. — С. Жебунёв. — Зарубаев. — Т. Квятковский. — Ковалик. — В. Костюрин. — А. Ливанов. — Ф. Лермонтов. — А. Лукашевич. — Макаревич Петр. — М. Муравский. — В. Осташкин. — Щ. Рогачёв. — М. Сажин. — Синегуб Сергей. — И. Союзов. — В. Стаховский. — Сергей Стопане. — Н. Чарушин. — И. Чернявский. — С. Чудновский. — Л. Шишко. — Е. Брешковская».
Завещание это с честью исполнили и запечатлели своей кровью освобожденные участники «процесса 193-х»: Желябов, Перовская, Саблин, Грачевский, Ланганс и другие. В движении в народ 1873-1874 года родилась русская социально-революционная партия, за время процесса она сплотилась, путем опыта организационно укрепилась и в обществе «Земля и воля» уже вышла из младенческого возраста, образовав действительно единое целое, возглавляемое центральной группой, объединяемое одной программой и уставом.
* Защитникам пригласить стенографа было разрешено, по впоследствии напечатанный ими стенографический отчёт был сожжён (3).
* Государственные преступления в России в XIX веке. Сборник под ред. Базилевского, т, 3 («процесс 193-х»)
Об авторе воспоминаний:
Якимова (в замужестве — Диковская) Анна Васильевна (12.VI.1856 — 12.VI.1942) — русская революционерка, чл. исполкома «Народной воли». Род. в с. Тумьюмучаше Уржумского у. Вятской губ. в семье сел. священника. Училась в Вятке в епархиальном училище (1867-72) и на годичных пед. курсах. С авг. 1873 — учительница в с. Камешницком Орловского у. Вятской губ.; вела пропаганду среди крестьян. 12 мая 1875 арестована как участница «хождения в народ»; судилась по «Процессу 193-х» (была оправдана и 5 янв. 1878 освобождена). Вступила в организацию «Земля и воля» и после её раскола стала чл. исполкома «Народной воли». Была хозяйкой первой динамитной мастерской «Земли и воли» (Петербург, Басковый переулок). Принимала участие в подготовке ряда покушений на Александра II (в 1879 под Александровском вместе с А. И. Желябовым; в 1880 в Петербурге и Одессе вместе с Г. П. Исаевым; в 1880-81 в Петербурге с Ю. Н. Богдановичем — под именем супругов Кобозевых). После убийства Александра II Якимова была арестована в Киеве (21 апр. 1881) и по «Процессу 20-ти» (1882) приговорена к смертной казни, заменённой бессрочной каторгой. В 1883 из Петропавловской крепости отправлена на Кару, а позднее в Акатуй; в 1899 вышла на поселение в г. Чите. В 1904 бежала из Сибири в Европейскую часть России; вступила в партию эсеров. 23 авг. 1905 арестована в г. Орехово-Зуево и заключена в Петропавловскую крепость, откуда 7 июня 1907 возвращена на жительство в Читу, где находилась до 1917. С осени 1917 до осени 1941 жила в Москве, работала в кооперативных учреждениях. Состояла членом Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Умерла в Новосибирске.
Примечания:
Анна Васильевна Якимова (1856—1942)
А. В. Якимова стала петербургской жительницей только в июне 1876 г., когда ее поместили в Дом предварительного заключения. До этого она входила в вятский народнический кружок, а в 1873— 1875 гг. в качестве учительницы вела пропаганду в одном из сел Вятской губернии.
По «процессу 193-х» А. В. Якимова была оправдана, но тут же административно выслана без срока в Вятскую губернию под гласный надзор полиции. В апреле 1878 г. она решила перейти на нелегальное положение. Полиция безуспешно ее разыскивала, а она в это время под видом богомолки ходила по Тверской, Ярославской, Костромской и Нижегородской губерниям, по фальшивому паспорту работала на заводе в Сормове, всюду интересуясь, нет ли перемен в жизни и настроениях народа после ее первого с ним знакомства в 1873 г.
Дорога в конце концов привела Якимову снова в Петербург. Она примкнула к «Земле и воле» и сначала работала вместе с Г. В. Плехановым, ведя пропаганду среди рабочих. Но вскоре Н. А. Морозов привлёк её в террористическую группу «Свобода или смерть», образовавшуюся внутри «Земли и воли». Отсюда после раскола «Земли и воли» для А. Якимовой лежал прямой путь в народовольческий террор. Она становится членом Исполнительного комитета «Народной воли», активно участвует в подготовке нескольких покушений на Александа II. На её квартире после взрыва в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г. некоторое время скрывался С. Халтурин; в январе 1881 г. она жила в доме на Малой Садовой, из подвала которого велся подкоп для заложения мины, предназначенной для взрыва царского экипажа.
Арестовали А. В. Якимову 21 апреля 1881 г. в Киеве. Опять Петербург-Петропавловская крепость, затем вновь Дом предварительного заключения; в феврале 1882 г. суд Особого присутствия Сената. Приговор — повешение, заменённое бессрочной каторгой. Ещё раньше, в октябре 1881 г., в Доме предварительного заключения у А. Якимовой родился ребёнок. Вместе с ним её отправляют а августе 1883 г. в Сибирь, на Кару. Там в мае 1896 г. бессрочная каторга заменяется ей на двадцатилетнюю, а с июля 1899 г. она переводится на положение ссыльнопоселенца.
В декабре 1904 г. А. Якимова совершает побег и сразу активно включается в революционную деятельность, однако не надолго. Выданная в 1906 г. Азефом, она была возвращена в Забайкалье, где оставалась до июня 1917 г.
С конца 1917 г. А. В. Якимова жила в Москве, до 1923 г. работала в различных кооперативных организациях, с июня 1923 г. получала от Советского правительства пенсию. Осенью 1941 г. она была эвакуирована из Москвы в Новосибирск, где скончалась в июне 1942 г. В 1963 г. на её могиле по решению Новосибирского горсовета был поставлен памятник как ветерану революции.
В 1920-х гг. А. В. Якимова активно участвовала в работе общества бывших политкаторжан, писала и публиковала воспоминания. Её воспоминания о «процессе 193-х», отрывки из которых печатаются в настоящем томе, были опубликованы в журнале «Каторга и ссылка», 1927, № 8, Воспроизводятся по тексту журнала.
1. К дознанию при подготовке судебного процесса над арестованными участниками «хождения в народ» было привлечено 770 человек. Дознание и затем предварительное следствие затянулись на четыре с лишним года, в течение которых умерли, сошли с ума или покончили с собой 93 человека. Суд над семьюстами пропагандистами произвел бы слишком большое впечатление на общество, поэтому в ходе дознания и следствия значительная часть привлечённых была освобождена под надзор полиции; в суд были переданы дела на 197 человек. Осенью 1877 г. им был вручён обвинительный акт. Но до начала суда (18 октября) умерло ещё четыре человека, поэтому судили 193-х человек (см.: Троицкий Н. А. Процесс 193-х. — В кн.: Общественное движение в пореформенной России. М., 1965, с. 316—318). — 249
2. Когда недоставало улик для передачи дела в суд, но у жандармов складывалось «внутреннее убеждение» в причастности арестованного к революционной деятельности, судьба такого человека решалась в административном порядке. Министр юстиции сообщал свои предположения об этом шефу жандармов. По согласованию обоих ведомств в Министерстве юстиции составлялся доклад «на высочайшее имя» и после утверждения его царём предлагаемая мера наказания (обычно ссылка) приводилась в исполнение. В 70-х гг. XIX в. административным порядком было решено около 80% всех политических дел. — 249
3. Формально суд Особого присутствия Сената над 193 подсудимыми был объявлен гласным. Но помещение Петербургского окружного суда, нарочито выбранное, было таким тесным, что все места, предназначенные для публики, оказались занятыми подсудимыми. В зал смогло попасть только небольшое число избранных лиц по специальным билетам. Суд обещал обеспечить гласность последующей публикацией полного стенографического отчёта, но это обещание не было выполнено. Многотомный стенографический отчёт о судебных заседаниях Особого присутствия правительствующего Сената по делу 193-х в рукописи хранится в фонде ОППС в Центральном государственном архиве Октябрьской революции СССР.
Адвокатам было разрешено пригласить своих частных стенографов, и в 1878 г. они напечатали первую половину отчета о процессе. Но по постановлению правительства он был уничтожен.
4. Подсудимые были ознакомлены с обвинительным актом до начала суда. Это пространное и тенденциозное сочинение товарища обер-прокурора Сената В. А. Желеховского составило в 1906 г., когда его напечатал историк В. Богучарский (В. Я. Яковлев), объёмистый том в 240 страниц.
В «хождении в народ» участвовало несколько десятков кружков из разных городов. Общей организации не было, она только намечалась. Тем не менее прокурор, оперируя как доказательством «единством происхождения, учения и преследуемой цели, а также личными сношениями», утверждал, что все арестованные и преданные суду пропагандисты «составляли одно целое, одно преступное сообщество… основанное на теории Бакунина, возводящее, — в прокурорской интерпретации, — невежество и леность на степень идеала и сулящее, в виде ближайше осуществимого блага, житьё на чужой счёт». Разумеется, по мнению составителя обвинительного акта, такое учение «могло показаться заманчивым только для самой плохой части учащейся молодёжи» (Государственные преступления в России в XIX веке, т. 3. СПб., [1905—1907], с. 9). Одной из отличительных черт такой молодёжи, по утверждению прокурора, была распространённая в её среде манера называть друг друга, вопреки приличиям, не по именам, а употребляя клички. «Так… носили прозвища… Брешковская — Кати… Коленкина — Маши, Дебагорий-Мокриевич — Мокриды и Владимира… Бенецкий — Васьки…» (там же, с. 106).
Одним из подсудимых еще во время судебного процесса была сочинена пародия на обвинительную речь прокурора, которая долго ходила в рукописном виде, а в 1883 г. была гектографирована и нелегально продавалась, выручка же, как указывалось на обложке, шла «в пользу партии „Народной воли»». Издатели пародии свидетельствовали: «Слышавшие речь Желеховского говорят, что это стихотворение, хотя и в карикатурной форме, но с поразительным сходством передает не только смысл подлинной речи, но даже и слег прокурора».
Предлагаем читателям отрывок из этой пародии. Прокурор произносит, «указывая на скамью подсудимых»:
Вот мы видим представителей
Государства разрушителей!
[Сброд] воришек и грабителей,
Огорчающих родителей,
Бросив в школе обучение,
Все они, без исключения,
Зарядив себя идеями,
Порождёнными злодеями,
С криком: «В бой, друзья, с рутиною!»
Русь, как сетью, паутиною,
Разорвав с семьею, с обществом,
Всю опутали сообществом;
Занимаясь агитацией,
Прибегали к конспирации:
Попустительства скрывали,
Клички членам надавали.
Так, Надежду звали «Надькой»,
Катерину звали «Катькой»,
«Васькой» назвали Василия!
Но напрасны их усилия…
Полностью с текстом пародии можно познакомиться по публикации проф. С. Н. Валка (см.: Красный архив, 1929, т. 3, с. 228— 230) . — 252
5. В знак протеста против фактически закрытого характера суда заявили о своем отказе участвовать в этой судебной комедии 120 человек.
6. Из согласившихся участвовать в судебных заседаниях большую часть составляли лица, не желавшие, по разным соображениям, вызывающим поведением ухудшить свое положение. Но И. Н. Мышкин остался на суде специально для того, чтобы выступить с программной речью. Его речь, произнесенная 15 ноября 1877 г., была задумана и подготовлена по согласованию с товарищами. Подсудимые «сговорились выставить одного оратора и поручить ему сказать революционную речь, выработанную сообща. Выбор пал на Мышкина» (Фигнер В. Н. Поли. собр. соч., т. 2. М., .1932, с. 29). Поскольку эту речь слышала только небольшая часть подсудимых, бывшая в тот день в зале суда, Мышкина после его возвращения в Дом предварительного заключения попросили вновь произнести её перед заключенными. «После произнесения речи мы заставили Мышкина повторить её на нашем собрании, и рукоплесканиям и восторгам не было конца. После каждого заседания суда мы собирались у своих окон и выслушивали всё, что происходило на суде» (Автобиография С. Ф. Ковалика. — В кн.: Ковалик С. Ф. Революционное движение семидесятых годов и процесс 193-х. М., 1928, с. 24).
Речь И. Мышкина на процессе 193-х явилась выдающимся актом революционной борьбы и навсегда вошла ярким эпизодом в историю российского революционного движения. Подробная характеристика этой речи дана в статье В. Г. Базанова «Ипполит Мышкин и его речь на процессе 193-х» — Русская литература, 1963, № 2. Комментируя речь Мышкина, В. Ф. Захарина сообщает интересные факты о реакции на неё сенаторов — членов суда: «Речь И. Н. Мышкина настолько потрясла судей, что на следующий день он не был вызван в суд, хотя следствие шло как раз по его делу. На запрос защитника Утина по этому поводу первоприсутствующий ответил, что ни он, ни Особое присутствие «не признаёт возможным пригласить Мышкина вновь, опасаясь ещё других, более неприятных последствий его явки». Невзирая на то, что защитник Утин настаивал на вызове Мышкина в суд (последний, по словам Утина, не отказывается продолжать давать свои объяснения суду), указывая на явное нарушение закона и беспрецедентность такого действия со стороны суда, первоприсутствующий ещё раз ответил отказом, добавив, что „суд признает положительно опасным вызывать Мышкина»» (Революционное народничество семидесятых годов XIX века, т. 1. М., 1964, с. 431).
В январе 1878 г. речь И. Мышкина была напечатана в №1 эмигрантского народнического журнала «Община», затем неоднократно переиздавалась. В 1964 г. она была опубликована по официальной судебной стенограмме с указанием основных разночтений с текстом «Общины» (см. там же, с. 371—392).
А. В. Якимова, рассказывая о ходе судебных заседаний и цитируя выдержки из речи И. Мышкина, использует уже упоминавшуюся публикацию В. Богучарского (В. Я. Яковлева) «Государственные преступления в России…», т. 3, в которой воспроизводятся материалы из «Общины» (с некоторыми неточностями). К ним добавляются неточности, допущенные самой Якимовой. Так, во фразах: «это не суд, а простая комедия…»; «председатель закричал: уведите его»; «здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества»; «я вас презираю, негодяи, холопы» — выделенные курсивом слова в тексте Якимовой пропущены или искажены.
7. Василий Александрович Бенецкий (конспиративно «Васька» см. примеч. 4) в 1873 г. был участником так называемой «киевской коммуны» — общей квартиры многих южнороссийских народников. Прокурор пытался представить членов «коммуны» людьми аморального поведения и тем скомпрометировать в глазах общества.
8. Подсудимые А. О. Лукашевич и М. Д. Муравский обратились к тем участникам «процесса 193-х», которые отказались участвовать в судебных заседаниях, с предложением написать не произнесённые ими речи для издания их нелегальным путём. Однако эта работа осталась незавершенной (см. публикацию К. Г. Ляшенко в «Историческом архиве», 1962, т. 3, с. 214—216).
9. Это подтверждено документами, найденными историком Ш. М. Левиным (см.: Красный архив, 1928, т. 5, с. 184—199).
10. И. И. Добровольский был приговорён к 9, а не к 10 годам каторги. Окончательные итоги «процесса 193-х» таковы: трое человек умерло во время суда, который длился с 18 октября 1877 г. по 23 января 1878 г., 90 человек, отсидевшие в предварительном заключении по три-четыре года, были оправданы за недостатком улик, один оштрафован, 61 было вменено в наказание время предварительного заключения, двое помилованы (за предательские показания), 23 человека были приговорены к различным срокам ссылки и 13 к каторге (от пяти до десяти лет). — 256
11. «Завещание» осуждённых по «процессу 193-х» (сами подписавшие называли его «заявлением») было опубликовано в «Общине» № 6—7 за 1878 г.
12. М. В. Купреянов (Куприянов) — один из основателей кружка «чайковцев». Арестован в марте 1874 г., умер в Петропавловской крепости 18 апреля 1878 г. — 257
Печатается по:
Революционеры 1870-х годов: Воспоминания участников народнического движения в Петербурге [Сост. В.Н. Гинев]. — Л.: Лениздат, 1986. — С.249-258
