Почему мы так боимся тюрьмы? Пусть бы это был самый комфортный, гуманный и просторный застенок в мире. Главная функция тюрьмы – ограничить свободу передвижения. И это, действительно, ужасно. Так почему же люди постоянно стремятся устроить свою жизнь по примеру темницы? Почему почитается за большую удачу прописаться раз и навсегда на нескольких квадратных метрах, ходить по одному и тому же маршруту на одну и ту же работу в течение многих лет? Предполагается, что такой жизненный уклад идеален — это и есть то, к чему стоит стремиться. Мне представляется не очень естественным такой ход вещей.
Чему учит история
Со школьных лет учителя истории учат нас тому, что тотальная оседлость населения – чуть ли наивысшее достижение цивилизации, в противовес кочевому образу жизни. Необходимость беспрерывных перемещений рассматривается как дискомфортное состояние, а культура и социальное устройство кочевых народов представляются примитивными по сравнению с оседлыми земледельческими цивилизациями. В итоге, чуть ли не самой престижной и надёжной считается та разновидность собственности, которую красноречиво именуют “недвижимостью”. Ещё лет сто назад как было? Самых обездоленных людей называли нищими по материальному достатку или убогими согласно физическому и умственному состоянию. Антигерой нашего времени – бомж, человек без определённого места жительства. Тенденция, однако…
Вот и историки в большинстве своём не жалуют бомжей истории – кочевые культуры. Они видят в них стихийные разрушительные силы, бессмысленные и беспощадные, вроде эпидемии или торнадо. Фернан Бродель, уж до чего рассудительный исследователь, так и он не смог сдержаться — обозвал номадов социальными паразитами и «историческим абсурдом». Но некоторые исследователи вступаются за исторических бомжей — Андрей Головнёв, например. Вот что он пишет в своей книге «Антропология движения»: «В общественном сознании и науке цивилизованность прочно ассоциируется с оседлостью. В XX в. перевод кочевников на оседлость мыслился единственным средством их приобщения к высокой культуре. И сейчас слово “кочевник” опутано оттенками отсталости и инакости. Трудно сказать, чьих заслуг в этом больше — самих кочевников или оседлых историков».
И вот результат: граждане, прошедшие школьный курс истории в массе своей уверены, что кочевой мир – это начальная стадия развития общества, из которой уже возник более совершенный, утончённый, прогрессивный и гуманный оседлый образ жизни. Предполагается, что оседлый человек должен смотреть на номада с высоты своего эволюционного положения, как шимпанзе на инфузорию-туфельку. Мнения отдельных историков в данном случае не важны. Важно то, что именно такая позиция формирует, в итоге, общественное мнение.
Кочевое превосходство
Но ведь буквально на глазах антропологов и историков в новейшее время, сам собой, состоялся поучительный эксперимент. Он показал, что такая бытовая деталь, как появление лошадей в хозяйстве, может сподвигнуть земледельцев и охотников-собирателей отказаться от оседлости в пользу подвижного образа жизни. Классические образцы североамериканских степняков: кроу, чейены, черноногие, а также дакота, тетоны и другие сиуязычные племена до приобретения лошадей выращивали кукурузу или ставили силки в канадских дебрях. За сто пятьдесят – двести лет они полностью «перепрофилировались» в кочевников. История Северной Америки – это замечательная лаборатория, в которой мы можем разглядеть своё собственное прошлое. Пока белые американцы не расселили всех индейцев по резервациям, оседлая жизненная стратегия отнюдь не представлялась такой уж удачной. Вот как описывал путешественник Тобо положение земледельцев арикара рядом с кочевниками тетон-дакотами: «В конце августа тетоны съезжаются к селению арикара со всех сторон, нагруженные сушёным мясом, жиром, кожами и европейскими товарами. Цены на свои товары они устанавливают сами и в обмен за них требуют много кукурузы, табака, бобов и тыкв. Они разбивают свои палатки поблизости в степи и занимаются открытым мародёрством… крадут лошадей, бьют женщин и наносят всяческие оскорбления. Хорошо снабжённые всем необходимым, они кочуют вдали от селения (арикаров), но окружая его так, чтобы не подпускать к нему бизонов».
Привязанность к родному клочку земли ставила земледельцев в крайне уязвимое положение. Путешественники Льюис и Кларк в 1804 году описали вкратце общий расклад отношений между земледельцами и кочевниками: «Арикарам принадлежит только земля, на которой стоят их деревни и поля, которые они возделывают. Землю же вокруг тетоны считают своей. Хотя они (арикара) являются древнейшими насельниками (коренными жителями — А. Ш.), здесь, по существу, их можно считать земледельцами-арендаторами, всецело зависящими от воли этого безудержного, дикого и хищного племени тетонов, которые захватывают их лошадей, грабят их поля и огороды, убивают их без всякого сопротивления с их стороны». Кочевники не признавали оседлых индейцев за мужчин и вели себя с ними так, как не стали бы обращаться и с самыми лютыми врагами. Такие же отношения сложились у ассинибойнов с манданами.
По видимому, довольно продолжительное время земледельческий способ ведения хозяйства был откровенной подставой. Самые высокие стены были построены для устранения «кочевой угрозы». И ни одна из них, включая Великую Китайскую, никакой гарантии защиты от набегов не давала. Оно и понятно: лучшая мишень – неподвижная мишень, а ответные действия напоминали битву неповоротливого великана с осиным роем. Чем-то тактика кочевых отрядов напоминала партизанщину. Только их действия носили не оборонительный, а наступательный характер. Есть и ещё одно существенное отличие. Современные партизаны – это, по большей части, представители оседлой культуры. Армия Нестора Махно сопротивлялась давлению Красной Армии, используя ту же тактику, что и номады всех времён и народов: рассеивание, практическая ликвидация отряда с последующим его конденсированием в другом месте. Самым слабым местом махновской армии был её крестьянский состав. В деревнях оставались в заложниках семьи и огороды бойцов. Кроме того, они продолжали относиться к оседлости как высшему благу. Собственно, не за свободу бились махновцы, а за землю. Кочевник же, отказываясь от собственного клочка почвы, получает взамен всё остальное пространство в силу своего отношения к жизни — такого, например, как у чукчей. Они, вплоть до прихода советской власти, официально считались недопокорённым народом. Чукчи всегда отличались повышенной воинственностью в своём регионе, но главное их преимущество перед русскими казаками заключалось в подвижности, рассредоточенности и отсутствии постоянного единоначалия. Представителям царского правительства просто не с кем было договариваться, некого подкупать, некому угрожать. Царская администрация пыталась ввести должность чукчанского князя, но серьёзно его никто не воспринимал.
На примере других арктических народов хорошо прослеживается связь между кочевой жизнью и отсутствием институтов власти, которые часто почему-то отождествляют с цивилизованностью. Вот как описывает Андрей Головнёв социальное устройство ненцев: «Ненецкая семья, даже объединяясь с другими семьями, самостоятельно кочует, ведёт хозяйство, совершает ритуалы. Она чередует состояния, называемые по-ненецки нарава (свободная, отдельная жизнь) и номдабава (жизнь в объединении). В любой момент, собрав своих оленей, семья может откочевать прочь и, по мере надобности, присоединиться к другому стойбищу. Этика родственных и соседских отношений исключает хаотичные миграции и обеспечивает устойчивость стойбищных объединений; вместе с тем серия сезонных объединений и разъединений составляет обычный цикл хозяйственного и социального взаимодействия. В общей сложности члены одной семьи в течение года оказываются непосредственными участниками семи-восьми различных хозяйственных объединений, вступают в торгово-обменные контакты с таким же количеством самостоятельных промысловых стойбищ, посещают многолюдные торжища». У ненцев не было неизбывных проблем с соседями, которые из года в год шумят по ночам и блюют в коммунальном коридоре. Не было начальников, которые бы самодурствовали и пили кровь просто потому, что подчинённым некуда деться. Потому что ненцу всегда есть куда деться. Согласитесь, в таких мимолётных социальных связях «по касательной» есть своя прелесть.
Советской власти удалось хоть как-то «допокорить» чукчей и другие арктические номады только после того, как их детей стали забирать в школы-интернаты. Там им с переменным успехом насаждались совсем другие ценности. Большую часть учебного года дети жили оседло, «на русский манер», но на каникулы они с удовольствием снова погружались в «дикую», «примитивную», «грязную» кочевую среду. Я расспрашивал разных чукчей, и все они очень тепло вспоминают перекочёвки с родственниками в ярангах. Системе школьного образования так и не удалось привить отвращение к подвижному образу жизни.
Сейчас в мире живёт порядка тридцати пяти – сорока миллионов кочевников. Прямо скажем, негусто! Перелом в отношениях между сидячими и бродячими культурами произошёл с началом индустриальной эпохи. Новый виток гонки вооружений в виде создания огнестрельного оружия и дальнейшего его усовершенствования требовал развития новых технологий. Чтобы освоить их, кочевникам пришлось бы строить фактории, а значит, закрепощаться на одном месте. Номады, как правило, не были готовы к таким переменам в своей жизни и становились людьми второго сорта в стационарных селениях. Остался только реликтовый страх местного населения перед кочевой угрозой да восторженные легенды о «днях былых» у бывших носителей странствующих культур. Старики цыгане до сих пор, спустя шестьдесят лет после указа об оседлости, не могут без слёз вспоминать свою таборную жизнь, а их внуки готовы хоть сейчас отправиться в кибитку без удобств и телевизора.
«Новые цыгане»
И вот, наблюдая эту безрадостную картину разрушения не просто традиции, культуры, но целого жизненного принципа, мы видим, как на пепелище пробиваются новые причудливые ростки. В шестидесятых годах прошлого века образом «исторических бомжей» вдохновились интеллектуалы Делёз и Гваттари. Они ввели в обиход термин «номадология». Не всегда понятно, правда, какое отношение имеют их интеллектуальные виражи к реальным кочевникам, и никто из настоящих номадов, наверное, не понял бы, о чём идёт речь. Важно сочувственное отношение к странствующему образу жизни и интерес к наработкам кочевых народов, особенно опыт по части разрушения всевозможных государств. «Номады изобрели машину войны против аппарата Государства. Никогда история не понимала номадизм, никогда книга не понимала внешнее. В ходе долгой истории Государство было моделью и мыслью: логос, философ-король, трансцендентность Идеи, республика мудрецов, суд разума, функционеры мысли, человек-законодатель и подданный. Государство претендует на то, чтобы быть внутренним образцом мирового порядка и на этом основании постоянно укоренять человека. У машины войны совсем иное отношение к внешнему: это уже не просто какая-то другая “модель”, это особый способ действия, которое заставляет саму мысль стать кочевником». По всей видимости, Гваттари и Делёз в первую очередь толкуют о «внутренней», умозрительной кочёвке. Номадология – часть более общей концепции «нового трайбализма», возникновения групповой солидарности маргиналов в противовес диктату общественности и государства.
Интересно, что в восьмидесятых годах писатель Александр Житинский, созерцая новое поколение, сравнивал с кочевниками пресловутые «неформальные объединения молодёжи», то есть хиппи, панков, металлистов и прочих представителей «Системы». И не он один. Вот отрывок из монографии Анастасии Васильевой «Российская рок-музыка 1970-1980-х гг. как социокультурное явление»: «Функцию обряда перехода у хиппи выполняет «трасса», вырастающая в понимании «пиплов» из бытового явления в ритуальный символ – идею высшего пути «дао»1) . Приведём несколько высказываний членов «системы» о «трассе»: «трасса – путь в «систему», «опыт существования в «системе», «попытка жизни», «путь к истине». Существует даже клятва хиппи «Век трассы не видать», перефразирующая воровскую «Век воли не видать». Собственно, механизм прохождения «трассы» выглядит примерно следующим образом: небольшая группа хиппи (обычно 2-3 человека), взяв самое необходимое (документы, чай, соль, сахар, хлеб, сигареты, блокнот для записей), выходит на трассу и «голосует». Особую сложность представляют ночлег и питание на «трассе» (ввиду полного и принципиального отсутствия денег у хиппи). В дороге хиппи полагаются на смекалку, выдумку, а главное – удачу». Примерно в это же время в Великобритании возникает так называемый «белый табор» или «новые цыгане». Табор вырос из группы анархистов, которые удачно совершили уникальный социальный эксперимент и стали кочевать по современной Англии. Фотограф Йейн Маккейл создал галерею портретов этих «новых цыган». Удивительно красивые, мудрые, мужественные и приветливые лица убеждают в том, что в данной фазе, по крайней мере, опыт проходит вполне успешно. Эксперимент успешно продолжается до сих пор с той разницей, что в кибитках «новых цыган» появились солнечные батареи, компьютеры и мобильные телефоны.
Сложно представить себе нечто подобное на нашей российской почве с нашими «прописками», ментами, чиновниками от образования и гоповатым населением. Видимо, и у госчиновников, и в обществе до сих пор сильны страх и подозрительность к «бесконвойному», «отвязанному» человеку. Насторожённое отношение к свободному перемещению в пространстве у россиян в крови. Даже такая небольшая поблажка для приезжих людей, как возможность получить временную прописку по почте или через интернет, вызвала бурю негодования в народе. Раздались истерические возгласы: «Понаедут», «Выселят!», «Выживут!». Сложности с пропиской по большей части не вызывают сочувствия у россиян просто потому, что они в массе своей никуда передвигаться не собираются и не понимают тех, кто срывается с насиженных мест. И вот ещё: железный занавес вроде как раздвинули, а вопрос «как можно покинуть родину?» остался. На такого деятеля как Ману Чао, живущего между Францией, Испанией и Бразилией, в нашем обществе смотрели бы криво. «Где родился, там и пригодился» – вот это по-нашему. В кого превратился бы кочевник в реалиях суровой российской действительности? С точки зрения законодательства – бомж, летун в глазах работодателя, а с точки зрения простого гражданина – понаехавший. Такие тормоза делают российскую экономику тяжёлой на подъём, а общественное сознание — напряжённым и подозрительным.
И главное, что зря это всё. Потому что на историческую арену выходят новые кочевники. Вспомним поучительную историю о том, как оседлые индейцы, заполучив лошадей, превратились в кочевников. Это пример того, как инструмент может круто изменить стиль жизни, общественное устройство и сам смысл существования. В нашем случае в роли лошадей выступают электронные устройства. Чтобы обеспечить себя и семью, уже не обязательно приходить в офис в присутственные часы. Да и сам офис — пережиток прошлого века. Мне довелось пообщаться с одной прекрасной особой тридцати лет, которая сама создала свою фирму и вела её дела практически в одиночку, беспрерывно разъезжая по миру. Можно сказать, что главным средством передвижения у неё были не самолёты и поезда, а ноутбук в чемодане. Формально являясь гражданкой России, она работает в Италии, Аргентине, Вьетнаме и бог весть, где ещё. Безо всякой протекции и коррупции она заработала на квартиру — новую, в элитном доме на Петроградской стороне. Но по месту прописки она бывает пару месяцев в году. Или вот другой пример. Гражданин Соединённых Штатов, проживая в Петербурге, в одиночку создал своё пиар-агентство и чуть ли не каждую неделю устраивает себе командировки: то в Киев, то в Вену, то в Люксембург, то на родину в США. Благодаря информационным технологиям, территориальные привязки к государствам, городам и весям постепенно теряют всякий смысл. Впрочем, это уже никакая не новость.
Главная новость заключается в том, что человек наконец-то может выбирать жизненную стратегию себе по вкусу. Раньше как было? От кочевников рождались кочевники, от оседлых — оседлые. Образ жизни в основных чертах был предопределён на всю жизнь. Бывали, конечно, исключительные случаи, когда какой-нибудь цыган оседал в деревне или мужик прибивался к казачьей вольнице. Но прижиться в непривычной среде было чрезвычайно сложно. Курица пропала? Наверняка цЫган стырил. А если казачий конь троих не вывезет, то чужаком малохольным и пожертвовать не жалко. Такая примерно логика.
Сейчас же у нас появляется возможность устраивать свой быт по своему усмотрению, согласно склонностям, интересам, выгоде, ситуации в целом. Никакой необходимости в оседлом образе жизни больше нет. Выбор жизненной стратегии, твёрдого или текучего «агрегатного состояния» может стать делом вкуса. Можно чередовать кочевое и оседлое состояния в течение жизни. И всё потому, что уже или пока ещё нет непримиримого антагонизма между «бродячими» и «сидячими» людьми.
Возможности имеются, но нет понимания того, что они есть. Нет механизмов для их воплощения. Не сформирован социальный запрос на легализацию кочевого образа жизни. В России, как и в остальном мире, есть все предпосылки для увеличения мобильности. Но пережитки крепостного права побуждают наших граждан только к тому, чтобы засылать свои челобитные в главную крепость страны – в московский кремль. Как при царе Горохе. А если немного пофантазировать и представить, что правительство не за МКАД высылают, а обязывают разъезжать по всем регионам нашей необъятной родины? Думе не обязательно собираться в одном помещении, для прений вполне подойдут видеоконференции и интернет-голосование? Так, глядишь, вдалеке от столичных борделей в каком-нибудь Магадане или Череповце со скуки депутаты и за дело возьмутся, додумаются до чего-нибудь путного по дороге из Мурманска во Владикавказ. Да и дороги, наверняка, сразу похорошеют. Возможности для создания и изменения жизненных стратегий в наше время удивительно велики. Осталось только доказать это на практике или хотя бы осознать, что это так.
