Всякий раз, когда под стеклом музейной витрины я вижу икону, меня посещает гнетущее чувство — от несвободы священного образа. Икона, превращенная в музейный экспонат, напоминает мне узника, птицу в клети. Икона в музее просто задыхается! В глазах христианина, конечно… В музее пропадает истинная мощь священного образа, запечатлённого на иконе.
В музее происходит превращение вещи, призванной реализовывать себя в живом действии, в статичный предмет, в артефакт, в чучело, в экспонат. В музее вещи умирают. Вместо общения с ними мы их просто созерцаем. Недаром многие художники начала ХХ века, как в Западной Европе, так и в России, бунтовали против музеев и музейности, совершая художественные акты в реальном времени и пространстве.
Но сейчас я бы меньше всего хотел рассуждать о перформансах — именно их взяли на вооружение антицерковные активисты. Речь — об обогащении жизни искусством и наоборот — искусства жизнью.
Музей — это пространство памяти. Он символизирует ветхость, умирание. Его экспонаты отдают мертвенностью, как бы ни хотели их оживить с помощью современного «интерактива». Музей есть эстетичная попытка спасти прошлое, отодвинуть его неизбежное забвение.
А некоторые вещи должны жить, должны выражать свое витальное предназначение! Тем более — храм. Превращать храм в музей, значит искажать его идею, уродовать её.
Храм есть живое существо, он живёт особой мистической жизнью. Жизненным нервом храма является Богослужение. Именно оно, обнаруживая синергию между Богом и человеком, оживотворяет повседневность, поднимает нас над обыденностью своей мощной витальной силой. Более того, в пространстве Божественной Литургии раскрывается Вечность, стираются грани между прошлым, настоящим и будущим.
Музей — это пространство памяти. Он символизирует ветхость, умирание. Его экспонаты отдают мертвенностью…
В литургии Иоанна Златоуста мы слышим: «Ты от небытия в бытие нас привел еси, и отпадшия возставил еси паки, и не отступил еси вся творя, дондеже нас на небо возвел еси, и Царство Твое даровал еси будущее». Храм — пространство эсхатологии. Здесь слышится голос будущего века. В священнодействии является пастве отблеск грядущего эона.
Храм есть сакральный хронотоп, отправная точка, пристань, где человек совершает экзистенциальный выбор: «долу или в гору», связать себя исключительно с материальными, земными заботами или стремиться в небо, инобытие, прикоснуться к сфере священного.
Необходимость такого вертикального духовного вектора развития предопределено метафизической природой человека как существа особого, чело коего должно быть устремлено в вечность. Откровенно говоря, тот, кто не верит в вечность, не достоин звания человека.
Превращать храм в музей, значит искажать его идею, уродовать её.
Именно этой метафизической сущностью человеческой жизни предопределено появление и развитие цивилизации. Как метко заметил русский философ и богослов Павел Флоренский, замученный на Соловках и расстрелянный на Левашовской пустоши, в основе культуры лежит культ. «Всякая культура представляет целевую и крепко связанную систему средств к осуществлению и раскрытию некоторой ценности, принимаемой за основную и безусловную, т.е. служит некоторому предмету веры, — объяснял русский религиозный философ. — Культура, как свидетельствуется и этимологией, есть производное от культа, т.е. упорядочение всего мира по категориям культа. Вера определяет культ, а культ — миропонимание, из которого далее следует культура».
Именно совершение обрядов, ритуалов, другие сакральные акты являются сущностной особенностью человека, которая отличает его от животного, пребывающего только в природной действительности.
Сама постановка вопроса, когда нас заставляют выбирать между музеем и храмом (как это делают совершенно определенные личности в истории с Исаакиевским собором), — симптоматична. Сегодня мы помещены в господство повседневности — насущного. Обывателю навязывается музейная отчуждённость от трагизма действительности: потребляй и эстетизируй. Такова идеология современной либеральной системы, для которой культура — лишь коммерческий проект. Она занимается конвертацией искусства и культуры в деньги. Это печально, когда речь идёт об обычном искусстве, и преступно, когда речь заходит о предметах культа — храмах в том числе.
Храм — пространство эсхатологии. Здесь слышится голос будущего века. В священнодействии является пастве отблеск грядущего эона.
Выбор между музеем и храмом — экзистенциальный. Сущностный. По сути, мы выбираем приоритеты. Те, кто с пеной у рта защищает музей в Исаакиевском соборе, вовсе не о культуре пекутся, которая неразрывно связана с культом. Их заботят деньги. Недаром они не устают подсчитывать налоги (которые, как выясняется, музей и не платит), прибыль музея… Для них храм — это вещь, которая хорошо продается, где за «погляд» берут деньги. Я не упрекаю их в личной корысти. Я лишь показываю, что находится в их центре внимания, допуская, что по причине своей беспросветной банальности они искренне полагают, что стоят на защите культуры.
Если надо выбирать между музеем как символом угасания материи и храмом как пространством отблеска грядущего Духа, я выбираю храм, я выбираю будущее!
Оригинал текста размещён на сайте Interessant
Читайте также:
Дмитрий ЖВАНИЯ. Музей и храм — совершенно разные сущности
Дмитрий ЖВАНИЯ. Храмы под управлением «мракобесов»
Дмитрий ЖВАНИЯ. Клерикализация — отвлекающий манёвр власти
Дмитрий КАРАСЁВ. Воинствующий атеизм превращает левых в маргиналов
