Дмитрий ЖВАНИЯ
Иногда люди опровергают свои собственные теории своей собственной биографией. За примером далеко ходить не надо — Пётр Алексеевич Кропоткин. Он воспевал «народные массы», верил в их самодеятельность, в их «гений». В фундаментальном исследовании о Великой французской революции Пётр Алексеевич сожалел, что историки, рассказывая об этом переломном событии в человеческой истории, представляют его чередой всполохов политикой борьбы в верхах, а на революционеров из народа, как и на сам народ, на его выступления, их взгляд не падает.
Будучи профессиональным революционеров, Кропоткин, конечно, не мог не заметить того, что революционные организации, как правило, пополняются не выходцами из народа, а теми, кто «спустился с верхов», теми, кто порвал связи с буржуазным обществом. Что его, князя из рода Рюриковичей, заставило порвать с аристократией и стать анархистом? Сам Кропоткин задумывался об этом.
В книге «Этика» он напомнил, что сущностью нравственности является «не что иное, как сознание человеком своей силы: избыток энергии, избыток сил, стремящийся выразиться в действии». «Мы имеем больше слёз или больше веселости, чем нам нужно самим, и мы, не жалея, даём их другим. И, наконец, многие из нас имеют больше силы воли и больше энергии, чем им нужно для личной жизни. Иногда этот избыток воли, руководимый мелким умом, порождает завоевателя; если же он руководится более широким умом и чувствами, развитыми в смысле общественности, то он даёт иногда основателя новой религии или же нового общественного движения, которым совершается обновление общества. Но во всех этих случаях нами руководит главным образом сознание своей силы и потребность дать ей приложение, — размышлял Пётр Алексеевич. — Притом, если чувство оправдывается разумом, оно уже не требует никакой другой санкции, никакого одобрения свыше и никакого обязательства так поступать, наложенного извне. Оно само уже есть обязательство, потому что в данный момент человек не может действовать иначе. Чувствовать свою силу и возможность сделать что-нибудь другому или людям вообще и знать вместе с тем, что такое действие оправдывается разумом, само по себе есть уже обязательство именно так поступить. Его мы и называем “долгом”».
Для Кропоткина революционная борьба была долгом. Ровно 141 год назад, 22 марта 1874 года, он впервые оказался за решёткой, да не где-нибудь, а в Петропавловской крепости. Разве это не повод ещё раз рассказать об этом замечательном человеке?
Права на престол
В массовом сознании с советских времен укрепился образ анархиста, точнее, несколько образов: это либо перепоясанный пулеметными лентами матрос в лихо заломленной бескозырке, либо худосочный, чахоточного вида интеллигент с лихорадочным блеском в глазах, либо экстравагантный партизан типа батьки Махно.
Однако создатель доктрины анархического коммунизма Пётр Алексеевич Кропоткин не имел с такой публикой ничего общего. Это был не только революционер, но и выдающийся географ, путешественник и биолог. Именно он в «Исследовании о ледниковом периоде» показал, как ледник, спускаясь со Скандинавии, видоизменил ландшафт современной России.
Князь Пётр Алексеевич Кропоткин — пожалуй, самый родовитый русский революционер. В принципе он имел не меньшие, если не большие, права на царский трон, чем Романовы, ибо был прямым потомком легендарного Рюрика. В родословной князей Кропоткиных значится: «Князь Дмитрий Васильевич Смоленский, по прозванию Кропотка, умер в 1470 году».
«Отец мой очень гордился своим родом, — вспоминал Пётр Алексеевич, — и с необыкновенной торжественностью указывал на пергамент, висевший на стене в кабинете. В пергаменте, украшенном нашим гербом (гербом Смоленского княжества), покрытым горностаевой мантией, увенчанной шапкой Мономаха, свидетельствовалось и скреплялось департаментом герольдии, что род наш ведёт начало от внука Ростислава Мстиславовича Удалого и что наши предки были великими князьями смоленскими».
В летописи, кстати, зафиксировано, что при царе Алексее Михайловиче (XVII век) один из Кропоткиных «учинил буйство на царском крыльце», где по утрам собирались просители с мест. Князь Иван Михайлович Кропоткин ездил вместе с Петром I в Амстердам, работал с царём на верфи. Яков Иванович Кропоткин при Анне Иоанновне (1730 — 1740) был президентом сыскного приказа.
Отец Петра Алексеевича, Алексей Петрович, генерал-майор и Георгиевский кавалер, владел большими имениями в Калужской, Рязанской и Тамбовской губерниях, ему принадлежали 1200 душ крепостных. Анархист Кропоткин с некоторой иронией вспоминал о родителе: «Отец мой был типичный николаевский офицер. Воспитывался он в школе гвардейских прапорщиков, попал затем офицером в Семёновский полк как раз в самый первый год царствования Николая и прошёл обычной дорогой гвардейского офицера… Настоящим военным в то время был тот, кто обожал мундир и презирал штатское платье; чьи солдаты были вымуштрованы так, что могли выделывать почти невероятные штуки ногами и ружьями (например, разломать приклад, беря на караул); кто на параде мог показать такой же правильный и неподвижный ряд солдат, как будто то были не живые, а игрушечные солдатики».
Отец Петра Алексеевича участвовал в подавлении польской революции 1831 года. В Варшаве он познакомился с изящной девушкой Екатериной Сулимой — младшей дочерью командующего корпусом, героя 1812 года, генерала Николая Сулимы, происходившего из запорожских казаков. Алексей Петрович решил породниться с прославленным генералом. Свадьбу сыграли очень торжественно в варшавском Лазенковском дворце. Посаженым отцом со стороны невесты был генерал-фельдмаршал Паскевич. «Но ваша мать, — выговаривал потом своим детям Алексей Петрович, — не принесла мне никакого приданого. Старый Сулима, ваш дедушка, мне золотые горы насулил по службе, а вместо того скоро сам поехал в Сибирь. Так я и остался ни с чем».
Екатерина Николаевна была образованной женщиной и мало походила на своеего мужа-офицера. Умерла она в 34 года от чахотки, оставив четверых детей. Младшему из них — Пете, родившемуся 27 ноября 1842 года, было всего три годика.
Придворный паж
Биография Петра Кропоткина тесно связана с Петербургом. В 1857 году маленький князь поступил в пятый класс Пажеского корпуса — самого привилегированного учебного заведения России. Его выпускники сами себе выбирали место службы. Кроме того, первые шестнадцать учеников старшего класса назначались каждый год камер-пажами к различным членам императорской фамилии.
«Большую половину первой зимы я провёл в госпитале, — вспоминает князь. — Как все дети, родившиеся не в Петербурге, я отдал дань столице “хладных финских берегов”: перенес несколько припадков местной холерины и, наконец, надолго слёг от тифа».
В старших классах будущий анархист уже заглядывался на придворных девушек. Даже когда во время панихиды по императрице-матери в Петропавловском соборе чуть не начался пожар! «Не могу сказать, на что я тогда больше засмотрелся: на ползущий ли огненный язык или на величественные и стройные фигуры трёх фрейлин, стоявших возле гроба. — Пётр Алексеевич не скрывает своего восхищения грацией девушек. — Чёрные кружевные вуали висели у них вдоль плеч, а длинные шлейфы траурных платьев покрывали ступени катафалка. Ни одна из них не шелохнулась. Они стояли, как прекрасные изваяния, лишь на глазах одной из них, Гамалеи, слезы блеснули, как жемчужины. Она была украинка родом и единственная красавица среди всех фрейлин».
В летние дни после экзаменов Кропоткин любил ходить в Эрмитаж, где изучал картины, «одну школу за другой», засиживался в Публичной библиотеке «или же посещал казённые ткацкие фабрики, литейные, хрустальные и гранильные заводы». Иногда в белые ночи с компанией отправлялся кататься на лодках по Неве.
В июне 1861 года Кропоткина произвели в фельдфебели Пажеского корпуса, и он должен был каждое воскресенье докладывать царю на разводе, что «по роте Пажеского корпуса всё обстоит благополучно». «В придворной жизни, без сомнения, много живописного, — пишет он. — Элегантная утонченность манер, строгий этикет, блестящая обстановка… Большой выход — красивое зрелище. Даже простой приём у императрицы нескольких дам резко отличается от обыкновенного визита… На Александра II я смотрел как на героя своего рода: он не придавал значения придворным церемониям, начинал тогда работать в шесть часов утра и упорно боролся с реакционной партией, чтобы провести ряд реформ, в ряду которых освобождение крестьян составляло лишь первый шаг».
Рабочий трибун
Именно и Петербурге Кропоткин занялся революционной работой. Случилось это в мае 1872 года, после поездки в Швейцарию, где Пётр Алексеевич познакомился с анархистами, товарищами Михаила Бакунина — активистами Международного товарищества рабочих (I Интернационала).
Войдя в кружок «чайковцев», в котором состояли Марк Натансон, Софья Перовская, Сергей Степняк-Кравчинский, Дмитрий Клеменц и другие, Кропоткин, под кличкой Бородин, начал пропагандировать революционные идеи в рабочей среде.
«Он замечательный агитатор. Одарённый от природы пылкой, убедительной речью, он весь превращается в страсть, лишь только восходит на трибуну, — говорит Степняк-Кравчинский, который, кстати, в августе 1878 года средь бела дня заколол кинжалом шефа жандармов Мезенцева. — Подобно всем истинным ораторам, он возбуждается при виде слушающей его толпы. Тут он совершенно преображается. Он весь дрожит от волнения, голос его звучит тоном глубокого искреннего убеждения… Речи его производят громадное впечатление».
О чем говорил Кропоткин (Бородин)? О Парижской коммуне, о Международном товариществе рабочих, о рабочей борьбе в Европе. С наибольшим удовольствием Кропоткин выступал перед ткачами — крестьянами, приезжавшими в Петербург на заработки и приносившими с собой, по словам князя, «мирской дух русской деревни».
Кропоткин вёл тогда двойную жизнь. Он встречался с родственниками, друзьями по корпусу, посещал светские приёмы. «Очень часто, — рассказывает Пётр Алексеевич, — после обеда в аристократическом доме, а то даже в Зимнем дворце, я брал извозчика и спешил на бедную студенческую квартиру в дальнем предместье, где снимал изящное платье, надевал ситцевую рубаху, крестьянские сапоги и полушубок и отправлялся к моим приятелям-ткачам». А сам Кропоткин жил тогда в аристократическом квартале столицы, близ Зимнего, на Малой Морской улице.
22 марта 1874 года, на следующий день после его доклада в Географическом обществе о распространении ледникового покрова до Средней России, Кропоткина арестовали и заточили и каземат Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. Весной 1876 года здоровье Петра Алексеевича резко ухудшилось: цинга, ревматизм. Его перевели в Николаевский военный госпиталь (находится на Суворовском проспекте), откуда вскоре он бежал и через Финляндию и Швецию добрался до Лондона.
В Петербург, точнее, Петроград князь вернётся только после Февральской революции — 1 июня 1917 года. «Когда я вышел (из поезда. — Д.Ж.), меня чуть не раздавили… Офицеры хотели меня нести на руках. Я отказался. Соню чуть не раздавили (Софью Рабинович, жену Кропоткина. — Д.Ж.). Тогда восемь офицеров, схватясь руками, окружили меня кольцом, с невероятными усилиями пробивались сквозь колышущуюся толпу», — записал Петр Алексеевич.
Кропоткины поселились в квартире на Рыночной улице, а затем перебрались на Каменный остров. Но вскоре врачи посоветовали Петру Алексеевичу перебраться в Москву, поскольку петербургский климат подрывал здоровье старого революционера.
Самый человечный бунтарь
Анархизм Кропоткина — одна из самых гуманных революционных доктрин, которые только выработало человечество. Пётр Алексеевич полагал, что «нравственное начало заложено в человека как инстинкт». Кропоткин подчёркивал, что общество «зиждется на сознании — хотя бы инстинктивном -человеческой солидарности, взаимной зависимости людей». Князь-анархист находил, что взаимопомощь и солидарность — основные факторы эволюции. Он осуждал любые проявления террора, критиковал анархистов-бомбистов.
В книге «Великая французская революция» он, всячески выделяя факты общественной самодеятельности народа, доказывал, что «террористы Комитета общественной безопасности (якобинцы) оказались могильщиками революции». «Избиение буржуа ради триумфа революции — это безумие», — твердил Кропоткин.
Свою концепцию Пётр Алексеевич назвал анархизмом-коммунизмом. Вернувшись в Россию, Кропоткин обратил внимание на кооперацию. «Кооперативное движение, — писал он в 1920 году, — особенно русское крестьянское кооперативное движение, будет в последующие 50 лет служить творящим ядром коммунистической жизни». Однако вышло иначе.
Читайте также:
Дмитрий ЖВАНИЯ. Иерархия на основе равенства
Дмитрий ЖВАНИЯ. Волю убили начальники
Дмитрий ЖВАНИЯ. Есть только одна граница: между буржуазией и антибуржуазией
Дмитрий ЖВАНИЯ, Даниил КОЦЮБИНСКИЙ. Цивилизация против варварства
Геннадий МОКШИН. Пётр Кропоткин о «русской интеллигенции»
И.В. ПЕТУШКОВА. Пётр Кропоткин считал немцев «реакционным народом»
Пётр КРОПОТКИН: «Взаимная помощь — естественный закон»
Пётр КРОПОТКИН. К молодым людям
Пётр КРОПОТКИН: «Только революционный натиск может победить сопротивление старого порядка»
