Продолжение цикла статей «Бастующая Россия»
Дмитрий ЖВАНИЯ
Массовое сознание — загадочное явление. Все мы помним, что в конце 2011 года активная часть российского населения предвкушала перемены. Власть так нагло сфальсифицировала результаты думских выборов в пользу «Единой России», что многие поверили в то, что без последствий это не останется. Пусть Путин из Кремля не убежит, но система пойдёт на уступки. Однако всего через два года российское общество с восторгом кричало «Крым наш!». И в этом восторженном хоре слышались и голоса тех, кто за два года до этого требовал честных выборов.
На самом деле два года — огромный срок. История знает случаи, когда массовое сознание полностью менялось буквально за неделю. Например, в июле 1914 года рабочих Петербурга будто подменили в считанные дни: из бесстрашных забастовщиков-интернационалистов они превратились в верноподданных сторонников войны с «тевтонской силой тёмною».
Трансформацию революционных настроений мая-июля 1914 года в патриотические демонстрации историки называют парадоксом. Рабочим активистам, чтобы не впадать в уныние и быть готовым к тому, что настроение масс может быстро измениться на прямо противоположное, нужно об этом парадоксе помнить.
Для начала следует привести впечатляющие цифры. Согласно статистическим отчётам Петроградского общества заводчиков и фабрикантов, если за весь 1913 год в Петербурге произошло 624 забастовки, из них политическими было 59%, то только за июнь-июль 1914 год в столице Российской империи было зафиксировано 337 забастовок и уже 81% из них носили политический характер. За первое полугодие 1914 года в России бастовало под политическими лозунгами больше рабочих, чем за тот же период революционного 1905 года — около двух миллионов человек! Как отмечали современники, уже в 1913-м забастовочное движение в России «подошло к грани, дальше которой начинается стачечный азарт». Россия находилась на пороге новой революции.
За весь 1913 год количество потерянных рабочих дней составляло 3 868 257, а за первые полгода 1914 года — 5 755 072. Примечательно, что число потерянных рабочих дней за революционный 1917 год составляло «всего» 3 822 656 (См.: Мировая война в цифрах, 1934). Рабочие бастовали не только в столице, но и по всей России.
Забастовочный всплеск в Петербурге произошёл в конце июня, когда питерские рабочие решили проявить солидарность со стачкой нефтяников Баку. Бакинцы боролись за введение восьмичасового рабочего дня и шестичасового перед праздниками, повышение заработной платы, открытие школ и библиотек для рабочих, улучшение жилищных условий в связи с обострением эпидемиологической обстановки в городе. Рабочие Баку бастовали и за год до этого — в июле-октябре 1913 года. Нефтепромышленники, терпя убытки, согласились выполнить экономические требования стачечников, но не сдержали слово — и в мае 1914 года на бакинских нефтепромыслах вновь вспыхнула забастовка, в которой, надо отметить, участвовали рабочие разных национальностей: русские, лезгины, армяне, татары (так тогда называли азербайджанцев), персы из Иранского Азербайджана (подданные Персии). К забастовке подключились женщины, требуя от властей освободить арестованных мужей. К 20 июня в бакинской стачке участвовали 25 тысяч человек, из них больше 80% были рабочими нефтепромыслов. Власти ввели в Баку осадное положение. (см.: Даллакян Г. М. Из истории классовой борьбы бакинского пролетариата / Известия Академии наук Армянской ССР. №6. 1956).
«В Баку. Забастовка на Бакинских промыслах продолжается ровно месяц, — информировала газета «Коммерсантъ» 30 июня 1914 года. — Число присоединившихся к забастовке рабочих за это время достигло 26 000 человек при общем количестве занятых на промыслах 34 000 человек; иными словами, к забастовке примкнуло 77% всего наличного персонала рабочих. Потеря рабочих дней, таким образом, достигла 700 000… Цены (на нефть — прим. SN) за время забастовки поднялись на 30-35%; благодаря чему потребители нефти заплатили лишних около 7 миллионов рублей… Положение в Баку к концу первого месяца забастовки почти совершенно не изменилось. Ни рабочие, ни нефтепромышленники не проявляют уступчивости, и последние применяют уже репрессивные меры вроде выселения рабочих (из жилья, принадлежащего собственникам промыслов — прим. SN). Надежды на скорую ликвидацию забастовки почти нет».
Петербургский градоначальник, генерал-майор Даниил Драчевский запретил столичным пролетариям собирать деньги и вещи для нефтяников Баку. 1 июля в Петербурге прошли митинги под лозунгами: «Товарищи бакинцы, мы с вами», «Победа бакинцев — наша победа». Всего 1 июля в Петербурге в знак солидарности с бакинскими рабочими бастовало 5000 рабочих (эти данные приводит историк Моисей Лурье в статье «Июльские баррикады 1914 года в Петербурге», опубликованной в 7 и 8 номерах журнала «Борьба классов» за 1935 год; в Большой советской энциклопедии написано, что в эти дни бастовало вдвое больше рабочих — 10 000). 2 июля движение солидарности с бакинцами продолжалось в тех же размерах и формах, что и 1 июля. А вот 3 июля движение приняло уже иной характер.
«В этот день на Путиловском заводе рабочие турбинной, башенной и ряда других мастерских, приостановив работу на два часа раньше обычного, собрались на митинг во дворе завода. Выступавшие ораторы призывали к материальной и моральной поддержке бакинцев, — описывает события Моисей Лурье. — Вдруг появился отряд пешей и конной полиции. Он был спрятан на заводе “на всякий случай” ещё с утра. Полицейские стали напирать на собравшихся рабочих. В ход были пущены нагайки. Командир отряда потребовал, чтобы рабочие немедленно разошлись, а уйти было некуда, так как ворота были закрыты. Рабочие стали выражать своё возмущение. Командир полицейского отряда приказал арестовать несколько человек. Рабочие ещё энергичнее запротестовали. Раздались негодующие возгласы. Тогда полиция открыла стрельбу по безоружным. Было убито двое и ранено 50 рабочих. Кто-то из тысячной массы собравшихся путиловцев крикнул: “На баррикады”, и рабочие кинулись на вышку близ мартеновской мастерской. В полицейский отряд полетели камни. Раздался второй залп полицейского отряда по безоружным рабочим».
Расстрел путиловцев вызвал негодование в рабочей среде Петербурга. 4 июля забастовал весь Путиловский завод — 22 тысячи человек, а всего 4 июля в столице отказались от работы 90 тысяч рабочих. На Выборгской стороне и за Невской заставой, на Васильевском острове, за Нарвской заставой и в Городском районе — везде в этот день наблюдалась одна и та же картина: непрерывные уличные демонстрации рабочих, незначительные столкновения с полицией. Когда на машиностроительном «Новом Айвазе» (один из первых заводов в России, где была внедрена система Тейлора; ныне — завод «Светлана» на Лесном проспекте) утром 4 июля узнали о расстреле путиловцев, вся дневная смена рабочих, не приступая к работе, покинула мастерские и устроила митинг протеста. Всего на «Новом Айвазе» работало 6000 человек.
Кстати говоря, рабочие «Нового Айваза» одними из первых в России прибегли к такой тактике пассивного сопротивления, как рестрикционизм, что означает сознательное ограничение работниками своей производительности труда. Сделали они после того, как потерпела поражение их стачка в 1913-м. Правда, и рестрикционизм они применили не слишком удачно. «Как сейчас помню: внизу завода, где выработка шла на однообразной работе, приблизительно до 80 штук в день (рабочий день при 3-сменной работе был 7,5 часов), после неудачной забастовки мы задумали сделать нарочное понижение нормы сдачи, и как тогда мы обнаружили в своей среде поразительный факт. Оказалось, что даже при свободном сговоре и при всей той сравнительной свободе, которой мы располагали в цехе, невозможно было добиться, чтобы все сдавали строго установленную между собой норму. Мы сначала условились сдавать по 25 штук, и через день мы провалились и оскандалили друг друга тем, что не могли выдержать того замедления производства, которое сами решили сделать», — вспоминал Алексей Гастев, революционный синдикалист, который устроился на «Новый Айваз» (Гастев вышел из большевистской партии в 1908-м, но после Октябрьской революции стал одним из идеологов Пролеткульта и научной организации труда).
7 июля 1914 года в Петербурге прошла грандиозная рабочая демонстрация. В тот день бастовали 130 000 пролетариев Петербурга. На Выборгской стороне рабочие останавливали трамваи; столкновения с полицией следовали одно за другим.
Вечером 7 июля на Выборгской стороне рабочие уже начали воздвигать баррикады. На Безбородкинском проспекте (с 26 декабря 1918 года — Кондратьевский проспект) рабочие опрокинули восемь трамвайных вагонов и таким образом заблокировали проезд. На этом же проспекте, у дома N 17, за баррикадой, большая группа рабочих запела революционные песни. Когда полицейские потребовали прекратить пение, в них полетели камни. На помощь пешей полиции прибыл отряд конный отряд — его тоже встретили градом камней. Камни летели как из-за баррикад, так и из окон домов.
Для баррикад рабочие использовали не только трамвайные вагоны. Они валили телеграфные и телефонные столбы, а потом скрепляли их между собой проволокой. От клиники Вилье (угол Большого Сампсониевского проспекта и улицы Боткинской) до завода «Новый Айваз» Выборгская сторона была покрыта баррикадами из столбов и трамваев. Как сообщал «Коммерсантъ», вечером 7 июля движение выросло до 200 тысяч человек. «Улица оказалась совершенно пустынной, — воспоминал большевик Алексей Киселёв, который вернулся из Польши в Петербург в разгар июльской стачки, — только впереди, в направлении Лесного, виднелись какие-то неопределенные, большой величины предметы. Пройдя саженей 150, я заметил, что неясные, валявшиеся на линии трамвая предметы были сброшенные с линии трамвайные вагоны».
«В Петербурге. 7-го июля. По сведениям петербургских газет, бастовало 130 000 рабочих… Забастовка сопровождалась нападениями на трамваи в стремлении остановить его движение и неоднократными столкновениями с полицией, причём было пущено в ход холодное оружие. Трамвайное движение почти повсеместно было остановлено в 10 час. вечера. К забастовке примкнули булочники в количестве 18 000 человек, — сообщал московский «Коммерсантъ». — 8-го июля. На Выборгской стороне, на Сампсониевском просп., произошло столкновение рабочих с казаками. Собравшаяся толпа рабочих в количестве 6000 человек пыталась устроить митинг… К полиции присоединились казаки, давшие два залпа, которыми толпа была рассеяна. На Выборгской стороне вновь произошел ряд столкновений. Есть убитые и раненые. Останавливались трамвайные вагоны, вагоновожатые избивались. Толпы рабочих по 100-150 чел., разбивая вагоны, опрокидывали их и выбивали стекла. Трамвайное движение приостановлено… Во многих районах всю ночь продолжалась стрельба. Бастующие рабочие врываются на фабрики и заводы, где продолжаются работы, и насильственно снимают рабочих с работы».
В частной корреспонденции обыватели делились друг с другом уличной молвой и делали прогнозы о надвигавшейся революции: «Что теперь делается у нас в Петербурге, близко к тому, что у вас было в Москве в 1905 году», «Революция стучится в дверь», «Это не революция, до революции ещё далеко, но это грозный симптом».
Петербургская стачка заразила рабочих других городов империи. В Харькове 8 июля прошла однодневная забастовка солидарности петербургским пролетариатом. Бастовало 9000 рабочих с 24 предприятий. В тот же день в Риге в связи с волнениями рабочих в Петербурге отказались от работы 8000 рабочих, а в Москве, по сообщению Общества заводчиков и фабрикантов, — 15 923 человека. Ещё 6 июля — до того, как рабочие кварталы Петербурга покрылись баррикадами — в Москве происходили демонстрации протеста против расстрела путиловцев. К 5 часам дня близ памятника Пушкину начали собираться группы демонстрантов. С пением революционных песен демонстранты двинулись по Тверской улице, неся флаг с надписью «Протест против избиения путиловцев». Но полиция разогнала это шествие.
В советской исторической (на самом деле — пропагандистской) литературе устоялось мнение, что власти сразу стали прибегать в репрессиям. «Единым фронтом, вооружённый до зубов, военно-феодальный империализм со всем аппаратом полиции и жандармерии, капиталисты, лавочники, владельцы домов выступили против революционных пролетариев Петербурга», — писал, например, Моисей Лурье. Однако на самом деле власти медлили с применением масштабной силы, помня, чем обернулся для них расстрел демонстрации 9 января 1905 года. Они арестовали редакцию большевистской газеты «Трудовая правда», в том числе и Алексея Киселёва, но с уличными беспорядками пытались справиться лишь с помощью полиции и казаков (которые тогда играли роль ОМОНа). «В министерстве внутренних дел состоялось совещание, на котором обсуждался вопрос о прекращении забастовочного движения в России. Предложение о принятии репрессивных мер — отвергнуто. Решено придерживаться выжидательной тактики», — писал «Коммерсантъ» 11 июля.
Но на власть давили фабриканты и заводчики. 10 июля на встрече с министром торговли и промышленности Сергеем Тимашевым они заявили, что «вследствие политического характера забастовки они намерены объявить локаут и закрыть на месяц все фабрики и заводы». Тимашев просил их повременить с локаутом «до выяснения вопроса о мерах борьбы с забастовкой, который решится на заседании совета министров».
Петербургские предприниматели всё же объявили локаут. Они закрыли на месяц все заводы, где были забастовки, а всех рабочих рассчитали. Вместе с объявлением локаута потребительские заводские лавки прекратили отпуск рабочим товаров в кредит. Лавочники в массе своей тоже прекратили отпуск рабочим товаров в кредит. Владельцы домов потребовали покинуть в кратчайший срок квартиры.
Локаут, а не призыв большевиков к забастовщикам «временно приостановить движение протеста так же организованно, как оно началось», положил конец петербургской стачке. С 11 июля число забастовок и уличных демонстраций в Петербурге заметно уменьшилось. 12 и 13 июля манифестаций в Петербурге было совсем мало, а 13-14 июля возобновилась работа на фабриках и заводах, чьи хозяева не поддержали локаут.
«Петербургский комитет большевиков, исходя из учения Маркса, что вооружённое восстание, как и война, есть искусство, учил петербургский пролетариат искусству вооружённого восстания. Он указывал на необходимость подготовки тех главных условий, которые делают вооружённое восстание успешным. Закончилось грандиознейшее из всех выступлений периода революционного подъёма — июльское выступление петербургского пролетариата», — пытается теоретизировать Моисей Лурье. Иначе он и не мог писать в 1934-м. Отметим, что 13 августа 1936 года Моисея Ильича Лурье всё же арестовали сотрудники НКВД. 24 августа Военная коллегия Верховного суда приговорила его к высшей мере наказания за участие в контрреволюционной террористической организации. На следующий день Лурье был расстрелян. Реабилитировали его только в июне 1988 года.
Большевики, конечно, многое сделали как для организации бакинской стачки, так и для рабочей мобилизации в Петербурге. Однако на то, что их идеологическое влияние было весьма ограниченным, указывает тот факт, что чуть больше чем через неделю после окончания забастовки те же самые рабочие, что строили баррикады на Выборгской стороне и Нарвской заставе, приветствовали криками «Ура!» российского самодержца.
19 июля на Дворцовой площади собрались тысячи людей самых разных сословий. Они дружно опустились на колени перед императором и императрицей, когда те вышли на балкон Зимнего дворца. Николай II зачитал манифест о вступлении России в войну с Германией и её союзниками и сам торжественно присягнул на Евангелии, как император АлександрI в 1812-м. Толпа неистовствовала. Царь растрогался и ушёл в покои. «Выйдя из дворца на площадь, мы смешались с толпой. Шли рабочие. Я остановил их и спросил, каким образом они очутились здесь, когда незадолго перед тем бастовали и чуть ли не с оружием в руках предъявляли экономические и политические требования. Рабочие ответили: “То было наше семейное дело. Мы находили, что через Думу реформы идут слишком медленно. Но теперь дело касается всей России. Мы пришли к своему царю как к нашему знамени, и мы пойдём за ним во имя победы над немцами”», — вспоминал председатель Государственной думы Михаил Родзянко.
По столице прокатилась волна погромов немцев. 22 июля (4 августа), через три дня после объявления войны, разъярённая толпа петербуржцев захватила здание германского посольства на Исаакиевской площади.
Вспоминает генерал-майор Отдельного корпуса жандармов Александр Спиридович: «22-го в газетах появились сведения, что немцы задержали на границе поезд с Императрицей Марией Феодоровной и Её Величеству пришлось вернуться в Данию. Негодование было общее. Появилось известие, как Вел. Кн. Константин Константинович должен был пешком перейти границу. Все бранили немцев. К вечеру я был послан в Петербург за всевозможными справками. Погода дивная, летняя. Невский полон народу. Было уже темно, когда я вошёл в один из ресторанов и едва успел сесть, как кто-то вбежал с криком — громят немецкое посольство. Я поспешил туда. По Морской бежал народ, скакали извозчики, неслись автомобили. Громадная толпа, с царским портретом впереди, шла к посольству. Слышались ругательства, угрозы по адресу Германии, Имп. Вильгельма.
Странное зрелище увидел я, подъехав к площади, где, на углу Морской, возвышалось суровое здание немецкого посольства. Толпы народа, вперемежку с извозчиками и автомобилями запрудили всю площадь и тротуары около посольства. Эскадрон конных жандармов удалял публику с тротуара посольства. Против здания, к стороне Исакия, горел громадный костёр. Там копошились пожарные.
— Это жгут Вильгельмовские портреты, — сказал подбежавший ко мне юркий молодой человек, и, прибавив, что скоро будет еще лучше, убежал.
Громадное здание посольства было освещено только внизу. Там бегали какие-то люди и выбрасывали в окна какие-то предметы. Скоро появился свет во втором этаже, затем и выше. Бегающие фигуры появились во всех этажах. Особенно суетилась там какая-то барышня в шляпке.
Публика улюлюкала и кричала “ура”. А на крыше здания какая-то группа, стуча и звеня молотками, старалась сбить две колоссальные конные статуи. Голые тевтоны, что держали лошадей, уже были сбиты. Их сбросили, с крыши и, под восторженное “ура”, стащили волоком к Мойке и сбросили в воду. Около, на тротуаре, стал городовой. Кругом меня всё галдело. Галдела интеллигенция. А из посольства всё летели, летели разные предметы. Раздававшийся от падения треск и грохот вызывал “ура”. Чем сильней был треск от разбитого, тем громче было “ура” и улюлюканье».
Рабочие откликнулись на вступление России в большую европейскую войну не антивоенными стачками, как утверждали советские историки, а участием, наряду с другими слоями населения, в патриотических манифестациях, крёстных ходах, молебнах. Повсеместно рабочие собирали пожертвования на нужды семей призванных в армию их товарищей. Антивоенных стачек рабочих ни в столице, ни в провинции в связи с началом войны не было, лишь в Санкт-Петербурге были отмечены три кратковременные уличные демонстрации рабочих антивоенного характера (см.: Поршнева О. С. Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат России в период Первой мировой войны (1914 — март 1918). — Екатеринбург. УрО РАН, 2000). Многие квалифицированные рабочие отказывались от брони и записывались в армию, как многие студенты и интеллигенты.
Далеко не всем петербуржцам, а с 23 июля (5 августа) петроградцам, нравилась атмосфера патриотической истерии. Разочарованы они были и рабочими, которые буквально в одночасье из стачечников превратились в погромщиков. Об этом можно судить по частной переписке жителей столицы. «В Петербурге — гнусные времена. На три четверти все манифестации хулиганские, а что ещё хуже, так это заражение рабочей среды националистическим духом», — сетовал один из жителей столицы.
О политической и идеологической дезориентации рабочего класса Петербурга говорит и то, что над патриотическими манифестациями второй половины июля 1914 года звучала причудливая какофония из «Боже, царя храни» и «Варшавянки». Петербургский студент описал толпу во время «патриотического» шествия 19 июля 1914 года: «Сегодня утром Миша отрывает меня от занятий и зовёт на балкон посмотреть, какая надвигается со стороны Лавры большая толпа. Что же я увидел и услышал? Рабочие, запасные и провожающие их поют “Марсельезу” со словами “Царь вампир пьёт народную кровь…”, которые, ты знаешь, для царя нелестны. Не особенно приятны для него “Варшавянка” и похоронный марш, которые они пели. При пении похоронного марша офицеры и городовые снимали фуражки. Естественно, я выбежал на улицу и присоединился к густой толпе».
Антивоенные настроения не выходили за пределы тесного круга членов подпольных организаций и связанных с ними рабочих. Аресты, мобилизация на фронт и главным образом изменившееся массовое сознание привели к сокращению численности большевистских организаций. Даже в Петрограде, где влияние большевиков в рабочей среде по сравнению с провинцией было весьма значительным, их численность резко снизилась. Так, по подсчётам историка Геннадия Соболева, она уменьшилась к ноябрю 1914 года почти в 50 раз: с пяти тысяч до всего 100-120 человек (см: Соболев Г.Л. Пролетарский авангард в 1917 году: Революционная борьба и революционное сознание рабочих Петрограда. — СПб., 1993. С. 23.)
Единичные антивоенные акции, организованные большевиками в период мобилизации, не оказали сколько-нибудь заметного влияния на пролетариат. Более того: в социалистических партиях значительное распространение получило оборончество. В ноябре 1914 года забастовка в знак протеста против ареста и суда над депутатами-большевиками IV Государственной думы, которые отстаивали антивоенные позиции, не переросла во что-либо серьёзное, фактически она провалилась, что является убедительным свидетельством преобладания в первый год войны патриотических и милитаристских настроений в рабочей среде.
Зато широкое распространение получили «патриотические забастовки», когда рабочие требовали увольнения и изгнания с предприятий людей немецкого и австрийского происхождения.
Так, в Харькове 12 августа 1914 года забастовали 1500 рабочих завода «Русского паровозостроительного и механического общества», требуя увольнения мастеров — германских и австрийских подданных. После того как требование было удовлетворено, забастовка прекратилась. Аналогичное выступление рабочих произошло на Златоустовском заводе Уфимской губернии. 24 августа 1914 года в Москве бастовали 450 рабочих машиностроительного завода товарищества «Дангауэр и Кайзер», протестуя против решения управляющего заводом не допускать на его территорию сборщиков пожертвований русским раненым воинам. Сборщики продавали с разрешения властей национальные флажки. Трудовой коллектив не только отказался от работы, но и потребовал увольнения управляющего. Или другой пример. 14 ноября 1914 года вспыхнула забастовка на московском Механическом заводе братьев Бромлей. Рабочие требовали уволить литейного мастера — австрийского подданного. Забастовка продлилась полдня и прекратилась только после того, как рабочим сообщили, что мастер, хотя и подданный Австро-Венгрии, по национальности чех. В марте 1915 года, когда русские войска овладели австрийской крепостью Перемышль, прошло шесть патриотических забастовок в Петрограде и Ревеле (Таллине).
В первый год войны пропагандировать пацифистские идеи, а тем более пораженчество в рабочей среде было почти невозможно.
Наибольшей силы антигерманские настроения среди рабочих обострились в мае-июне 1915 года, когда русские войска отступали, терпя поражения. В конце мая в Москве произошёл самый крупный за всё время войны погром германских лавок, аптек и магазинов. В погромах активно участвовали рабочие. Только 28 мая в Москве не работали 200 тысяч рабочих (см: Кирьянов Ю.И. Рабочие России и война: новые подходы к анализу проблемы // Первая мировая война: Пролог XX века. — М., 1998).
Однако вскоре волна патриотизма схлынула навсегда. Весной 1915 года под влиянием растущей дороговизны жизни начался подъём стачечного движения. В мае произошла всеобщая забастовка в Иваново-Вознесенске. В июле в Костроме была расстреляна тысячная демонстрация рабочих Большой льняной мануфактуры. События в Иваново-Вознесенске вызвали массовые стачки и демонстрации протеста в Петрограде, Москве, Нижнем Новгороде, Екатеринославе. 2 сентября началась стачка на Путиловском заводе в Петрограде, которая быстро распространилась на другие предприятия и которая охватила 83 тысячи человек с 70 заводов. Начался новый отсчёт. Точнее: начался отсчёт последних лет монархии.
О чём говорит эта история более чем столетней давности? Массовое сознание — явление весьма динамичное. В июле 1914 года питерские рабочие превратились из интернационалистов, которые, рискуя жизнью, проводили акции солидарности с бакинскими нефтяниками — и эти акции вылились в полноценное городское восстание против самодержавия, в верноподданных патриотов, а то и просто — в хулиганов-погромщиков. Но прошло чуть больше года — и рабочие вновь взялись за старое. Однако они не начали бы вновь бастовать, отстаивая свои классовые интересы, если бы они до этого не накопили опыт коллективной и массовой борьбы. У современных российских рабочих этого опыта нет.
Читайте также:
