Гибель династии

Владимир СОЛОВЕЙЧИК

Недавний показ на телеканале «Культура» двухсерийного фильма «Агония», повествующей о деятельности «святого старца» Григория Распутина и распаде монархического принципа на фоне трагедии русской армии в ходе мировой войны, приурочен, скорее всего, к восьмидесятилетию создателя ленты — известного советского кинорежиссёра Элема Климова. Очередная демонстрация «Агонии» совпала с не первый месяц идущими помпезными официальными торжествами в честь четырехсотлетия династии Романовых и девяносто пятой годовщиной ликвидации последнего русского царя и его семейства уральскими чекистами в подвале дома екатеринбургского купца Ипатьева.

Кинематографическая реальность «Агонии», снятой в период брежневского «застоя» и, судя по всему, не без намеков на тогдашние верхи, что и послужило причиной десятилетнего запрета выхода фильма на экраны Советского Союза (за границей «Агонию» стали показывать гораздо раньше), ныне воспринимается явным диссонансом по отношению к целой серии до невозможности слащавых, откровенно конъюнктурных и фальшивых, с точки зрения, исторической истины, ремесленных поделок о «цареубийстве святых мучеников» либо «попытках благородных белых офицеров спасти императора», которые срываются исключительно благодаря неблагоприятному стечению обстоятельств, «преступной деятельности злодеев», да злому року, будто бы тяготеющему над «забывшим веру, царя и отечество неблагодарным русским народом». В отличие от всех этих крупнобюджетных кинопроектов, фильм Элема Климова не просто интересно смотреть. Новаторские приёмы, новый киноязык, ныне прочно вошедший в классику мирового кинематографа, — вот что отличает «Агонию» от всех этих «спасти императора», «цареубийц», «венценосной семьи» и тому подобных объектов масскультовского ширпотреба с идеологической подкладкой и клерикальной подоплёкой.

Не буду пересказывать сюжет фильма — желающие смогут увидеть его сами. Не стану комментировать те или иные сцены и эпизоды картины с точки зрения документальных свидетельств эпохи, публицистических оценок и политического анализа — интересующиеся в состоянии ознакомиться с соответствующей литературой, в век Интернета она вполне доступна, в идейном диапазоне от Солженицына до Касвинова. Поговорим о новой кинематографической форме, об эксперименте.

В этой картине Элем Климов, по собственному его признанию, предпринял «попытку сочетать несочетаемое, по тем временам — несочетаемое: игровые куски с хроникальными кадрами». «В эту часть помимо собственно хроники входят фрагменты старых игровых фильмов, обработанные нами под хронику. Кроме того, мы и сами снимали под хронику (например, эпизод “Тиф” — наша работа), — вспоминал режиссёр. — Туда включён также большой документальный фотоматериал и наши подделки под старые фотографии. В фильме есть документальный фотопортрет Распутина, а рядом — в соседней сцене — актёр Алексей Петренко в роли Распутина. Есть хроника: царь Николай II награждает солдатиков медалями, а в следующем кадре актёр Анатолий Ромашин в роли царя. Мы сознательно шли на такие острые стыки».

До съёмок «Агонии» подобного в мировом кинематографе ещё не было. Серая, безликая, аморфная толпа, почти муравейник — и яркая вспышка, митинг, манифестация, акция протеста, как противовес дворцовому выморочному мирку интриг, склок, пьяных загулов, игры биржевиков, плотно облепивших Распутина, игры, за которую страна расплачивается жизнями и кровью русских мужиков, одетых в солдатские шинели, отправленных против их желания на империалистическую бойню, смысл и характер которой им абсолютно непонятен, а цели совершенно чужды. «Здесь и есть, — замечает Климов в интервью кинокритику Рубановой, — идейно-политический нерв картины. Бесчеловечное отношение верхов к низам и есть причина того исторического конфликта, который был разрешён Октябрьской революцией».

Этот тезис прекрасно иллюстрируют основные персонажи. Вот Николай II в мягком, на полутонах, психологически достоверном исполнении Анатолия Ромашина. Режиссёрская концепция очевидна: «Развитие русского государства достигло в 1916 году такой ситуации, когда назрела необходимость эпохального катаклизма. Безнадёжно консервативный правительственный аппарат, власть — всё окончательно выродилось. Вырождение имело прямые симптомы: гемофилия наследника престола. Да и сама личность царя, безвольного, бесхарактерного, — это тоже вырождение. У нас Николай II — воплощение политической и государственной безответственности. На него со всех сторон давят разные силы, которым он не в состоянии оказывать сопротивление. Мы пробовали показать бессилие власти не лобово, публицистически, а через чисто человеческие комплексы царя. Например, в фильме есть сцена, когда царь стреляет в ворон. Для чего она? Из исторических свидетельств известно, что Николай II любил стрелять по воронам, и весьма метко попадал. Говорят, что это удавалось ему даже во время езды на велосипеде. Эта сцена не нами придумана, но смысл её — наш. Мы хотели показать человека с парализованной волей, с нулевой самостоятельностью, который вдруг, в этой абсурдной борьбе с воронами, чувствует себя хозяином положения. Кроме того, для нас это была метафора: кровь на снегу — Кровавый царь. Он и тогда Кровавый, когда сам не стреляет. Ещё в фильме есть одна важная цепочка эпизодов. Незадолго до убийства Распутина, когда он мечется по напряжённо затихшему Петрограду, мы сняли крупный план царя, который очень тихо, как бы превозмогая сомнение, говорит в телефонную трубку короткое “да”. А в другой трубке, в третьей — вниз по жандармско-чиновничьей лестнице — это “да” становится всё громче, пока не превращается в звериный рев жандармского ротмистра, который орёт команду казакам с шашками наголо. Так мы хотели сказать, что Кровавый — не тот, кто жесток сам по себе, но тот, кто в бессилии принять собственное решение может поддаться любому натиску. Распутин — это ведь тоже в значительной мере представитель сил натиска… он был прежде всего порождением своего времени, поры жестокого кризиса власти и правящих классов. Надо ещё помнить, что разрыв с народом, незнание его запросов эти классы пытались компенсировать то филантропией, то показным народолюбием. Распутин — в посконной рубахе, немытый, чавкающий — был для них представителем народа, которого они ублажали в салонах и дворцовых покоях. И каким бы влиятельным ни казался Распутин, им манипулировали. Он не был субъектом, он был объектом в большой игре».

При таких раскладах крах самодержавия и гибель династии были неизбежны. Об этом фильм «Агония», который стоит посмотреть всем, кто интересуется прошлым нашего Отечества. Несмотря на мрачный колорит и печальный финал, это очень оптимистичная лента. Оптимистичная хотя бы тем, что образно, языком высокохудожественным и доступным даже далёкому от  понимания тонкостей и нюансов исторического процесса зрителю, говорит о неизбежности краха любых попыток навязать русскому народу чуждые ему авторитарные методы правления — не важно в форме тогдашней сословной монархии или нынешней «президентской вертикали». Собственно, обанкротившиеся политические системы не могут не завершить свой путь позорным крахом, пусть это случится не сразу, не быстро, не автоматически. «Когда же наступит ликвидация дел нашего злостного банкрота? Долго ли ещё ему удастся жить, изо дня в день заплатывая дыры в своём политическом и финансовом бюджете кожей с живого тела народного организма? От многих факторов будет зависеть большая или меньшая продолжительность отсрочки, которую даст история нашему банкроту; но одним из важнейших будет та степень революционной активности, которую проявят люди, сознавшие полное банкротство современного режима. Его разложение подвинулось очень далеко, оно значительно опередило политическую мобилизацию тех общественных элементов, которым приходится быть его могильщиками» (Ленин).

Но это уже другая история…