Ровно 10 лет назад впервые заявило о себе Движение сопротивления имени Петра Алексеева. О нашей первой акции я подробно рассказал в своей книге «Путь хунвейбина», добавить нечего. ДСПА распалось полтора года назад. Всё имеет своё начало и свой конец, как бы банально это не звучало. Но всё равно больше чем за восемь лет мы сумели провести множество ярких акций. Иногда люди упоминают их в разговоре со мной, не зная, что организовал их я и мои товарищи. История ДСПА живёт своей собственной жизнью и стала частью мифа о революционном движении начала 2000-х. В честь 10-летия со дня появления ДСПА приведу отрывок из «Пути хунвейбина», где описывается наша первая акция, которая прошла 1 мая 2004 года.
Дмитрий ЖВАНИЯ
Я рассчитывал, что наша группа станет площадкой, на которой объединятся крайне левые группы, поэтому старательно отходил от любой догматики. Я предложил назвать организацию именем какого-нибудь человека, репутация которого устраивала бы все социалистические течения и при этом было укоренено в революционной истории нашей страны. Так и родилась идея назваться Движением сопротивления имени Петра Алексеева. Петр Алексеев — первый в России рабочий агитатор, социалист, народник, но в то время, когда он действовал, в России не распространился марксизм, его высоко оценил Ленин, назвал пророческими его слова на суде: «Подымится многомиллионная рука рабочего люду и ярмо деспотизма, окруженное солдатскими штыками, разлетится в прах!» Товарищи поддержали мою идею.
О новом движении мы решили заявить с помощью акции.
Я узнал, что колонна новой партии власти — «Единой России» пойдет 1 мая во главе демонстрации.
— Давайте их остановим! – предложил я.
Ребята согласись.
Меня почему-то давно привлекало здание бывшей городской думы, что на Невском проспекте, напротив гостиницы «Европейская», следующее задние за Гостиным двором. В доме, который примыкает к думе, я обнаружил открытый чердак и выход на крышу.
И вот мы сидим на чердаке. Я курю Gitanes, сигареты иностранного легиона, мог купить и другие, но я – позёр, курить банальный Parlament не буду. Девчонки о чем-то говорят. Вдруг Полина обращается ко мне: «А менты нас не изнасилуют?».
— Дима тут такие ужасы рассказывал о Марии Спиридоновой! — подначивает её Оля. – Казаки ее избили, а потом и изнасиловали.
— Только бы не изнасиловали!»
Я смотрю на Полину. Она говорит серьёзно.
— Мы обязательно уйдём. Если всё сделаем, как задумали, нас не поймают, — успокаиваю я Полину. Но я не верю в то, что говорю. Я почти не сомневаюсь, что часа через полтора мы все будем сидеть в кутузке. Уйти нереально. Двор непроходной. Слева за забором — двор Сбербанка. Перепрыгивать туда нет смысла — задержит охрана. Была надежда на какого-то знакомого Полины, который живёт в той самой парадной, где я нашёл выход на крышу, он обещал пустить нас к себе после акции. Но в последний момент испугался, отказался помочь. Мы в ловушке. И все мы понимаем это.
Янек дежурит у подворотни. Он регулярно звонит мне и сообщает: «Всё спокойно. Ментов нет».
Ждём. Приближаются звуки демонстрации. Звонок. Это — Андрей Кузьмин. Он сообщает, что голова демонстрации вышла на Невский. В голове — «Единая Россия». Я ещё раз проверяю фальшфейеры. Андрей должен дать сигнал, когда начинать, а после того, как мы всё сделаем – дать интервью журналистам Пятого канала.
Я волнуюсь. И боюсь, что моё волнение заметят ребята. Ни перед какой другой акцией я не волновался, как перед этой. Ни тогда, когда мы с Янеком ходили в «пролетарские экспедиции», а ведь сторожа нас травили собаками, грозили побить, сдавали ментам; ни перед оккупацией «Авроры», ни перед другими акциями. Я боюсь облажаться, ребята верят мне, они видят во мне «матёрого революционера», они читали, что писал обо мне Лимонов…
Я — «анархист первого часа», я — «троцкист первого призыва», я – «фашист первого часа». Я не имею права пятиться назад.
Ещё сигарета. Гул демонстрации нарастает. Скорей бы! Говорю:
«Приготовиться». Девчонки должны вылезти через люк, который находится над фасадом, мы с Родионом выйдем на крышу с другой стороны, а потом преодолеем её «хребет». Докурил. Играет духовой оркестр, барабанная дробь. Я замотал лицо куфией, снял косуху. Пора.
— Спокойно, ребята. Пошли!
Девчонки открыли люк, полезли. Я пошёл первым, за мной Родион, он держит знамя, наше знамя, красное со звездой в чёрном круге, оно пролежало несколько лет у Андрея, и вот опять понадобилось. Один фальшфейер я засунул за пояс, другой — держу в левой руке, в правой — бутылка с водой. Вода нужна, чтобы затушить отгоревшие фальшфейеры, не устроить пожар.
Главное — действовать. Мы не делаем ничего особенного, мы не кидаем снаряд в губернатора. Губернатор останется жить. Мы просто должны остановить продвижение «едроссовской» колонны, и всё.
Оля и Полина растянули транспарант с надписью: «Выход один — сопротивление!» Родин начал размахивать знаменем. На небе ни облака. Солнце в зените. Я залезаю на какой-то выступ и привожу в действие первый фальшфейер. Демонстранты и зеваки задрали головы, смотрят на нас. Лица, лица, лица. Колонна остановилась, барабанщицы в коротких юбках прошли вперёд, и оторвались от головы колонны. Вижу — бегает оператор с телевизионной камерой, снимает нас, реакцию демонстрантов, зевак. Это оператор бригады НТВ, мы договорились о съёмке. Забегали менты. Остановился милицейский «Форд». «Уберите огонь с крыши! Уберите огонь с крыши!» — кричат в мегафон. Откуда это доносится — не могу сообразить. Фальшфейер, догорая, рассыпается, огненные кусочки падают на брезент, которым покрыта ремонтирующаяся мансарда. Брезент вспыхивает. Тут-то и пригодилась вода.
Привожу в действие второй фальшфейер. Девчонки стоят с транспарантом, Родин размахивает флагом. Я успокоился, до этого действовал, как робот. Смотрю вниз.
У католического собора Святой Екатерины заметил Андрея, рядом прогуливается Саша-борода, бывший активист троцкистской «Рабочей демократии», исключённый оттуда за «сталинизм».
Менты уже взобрались на соседнее здание, где находится «Ювелирная лавка Ананова». Фальшфейер догорел. Вот и всё. Мы сделали это — остановили их. Если бы нас было больше! Потом мне рассказали знакомые журналисты, что на демонстрацию срочно вызвали председателя Комитета по безопасности, чтобы он разобрался, кто «устроил провокацию на крыше».
Менты пытаются взобраться по трубе на крышу, где находимся мы.
— Уходим! — кричу я ребятам. Девчонки раскидывают листовки с нашим коммюнике, напечатанные на оранжевой и красной бумаге, они разлетаются, как осенние листья под взглядами зевак. Оранжевый цвет мы выбрали задолго до Ющенко, он яркий, заметный. Я взял у Родиона знамя и, прежде чем уйти с крыши, помахал им.
Мы вернулись на чердак, я ничего не вижу в полумраке. Ребята переодеваются, мы прячем транспарант, знамя, мой арабский платок, шмотки Полины и Родиона под фанерой. Я надеваю куртку. Выходим. Закрываю чердак на заранее приготовленный замок, чтобы менты, если они заберутся с крыши, не могли погнаться за нами. Родион и Полина пошли вперёд, мы с Олей чуть отстали. Я жду появления ментов из арки. Но они не появляются. Где они? Они что, не сообразили, что вход во двор находится в метрах ста от Невского?
У подворотни — Янек. Он кивает: всё спокойно. Мы проходим дальше. Мы — просто парочки. Останавливаемся у Казанского собора — здесь мы в безопасности. Что-то подобное я испытывал после защиты диссертации: за плечами большая работа — а радости нет, есть огромная эмоциональная усталость. Полина улыбается, отлегло, её не изнасилуют. Родион тоже доволен, что всё позади. Я — нет. Я не доволен. Я жил акцией две недели, если не больше. И вот — она позади.
Мимо проходят какие-то профсоюзные колонны, потом КПРФ, пошли «радикалы», вот несут человека на троне в маске Путина. Забавно. Приближается красно-чёрный блок. Идут революционеры! Вот троцкист Дроздов, бородатый еврейский юноша, несёт красное знамя с черным кулаком. Улыбается. Его очки блестят на солнце. У него праздник. Рядом бородатый Иван Лох, идёт быстро, мелкими шажками, что при его нынешней комплекции смотрится забавно. Чёрные знамена с бахромой — это Петя Рауш в берете и прочая «Свадьба в Малиновке».
Троцкисты кричат: «С отрядом флотским товарищ Троцкий…» Я смотрю на всё это веселье. И мне грустно. Я видел это много раз. И ничего. Ничего не происходит. Два раза в год демонстрации — и всё. «С отрядом флотским товарищ Троцкий», в который раз ведёт в последний смертный бой…
Янек ругает меня за то, что я назвал его по имени, когда он звонил с чужой симки.
Я смотрю на Олю.
— Давай вернёмся обратно, развернём транспарант, — предлагаю я ей.
— Зачем? Ведь мы всё сделали, — удивляется Оля. — Чем ты недоволен?
— Тем, что всё закончилось.
— Товарищ Гусман, не совершайте безрассудных поступков, — Янек шутит, называя меня старой «партийной кличкой» и имитируя сталинский акцент.
Мы выходим на Невский. Под ногами валяются наши красные и оранжевые листовки.
— Наши листовки, их никто не подобрал, — говорит мне Оля. Она вчера печатала листовки, и вот видит, как их топчут. Наш труд превращается в мусор. Оля грустно улыбается.
Мы бредём с ней вслед за демонстрацией. За нами — ментовское оцепление, по дороге встречаем Андрея и бородатого Александра. Андрей переживает, что в интервью журналистам «включил лишний пафос». Ничего страшного. Мы оказываемся на Дворцовой площади в разгар митинга — штатные ораторы вновь обличают антинародный режим. Троцкисты бегают с таким видом, как будто за ними — Петроградский Совет рабочих депутатов. Ребята на эмоциональном подъёме. Праздник пролетарской солидарности.
А я опустошён. Что мы сделали такого особенного? Вылезли на крышу, растянули транспарант, зажгли фальшфейеры, помахали знаменем, раскидали листовки. Военно-спортивная игра «Зарница» какая-то. Это не с бомбой на великого князя, как Ваня Каляев. Но ведь те, кого мы остановили, пусть всего на минут пять, не способны и на такое. Они умеют лишь воровать, жрать, прогибаться. Убожества. За ними целая система, государство, менты, а за нами — никого. Но мы их напугали. Напугали! Иначе зачем милиция, крики в мегафон? Прошли бы мимо, помахали бы ручками: «С праздником, ребята!». В акции участвовало всего семь человек, а их шло человек 700. И они нас испугались. Приятно.
Я даю интервью телевизионщикам, и мы уходим с площади, больше здесь делать нечего. Решили отдохнуть. Купили красного вина. Оля созвонилась с подругой. Та приехала со своим парнем, он — бизнесмен. Оля с воодушевлением рассказывает об акции. Бизнесмен делает вид, что попал в компанию сумасшедших. Говорит что-то о безграмотности революционеров. Я смотрю на него — здоровый детина, с наметившимся пузиком. Я молчу — я не хочу спорить. Зачем? За детиной старый добрый здравый смысл. Я смотрю на этого заматеревшего парня. В 30 лет жизнь заканчивается, говорит он. Я смотрю на него. И чувствую: усталость уходит, возвращается ненависть. Значит, впереди новая акция!
Оля, Полина, Родион вскоре покинули движение, их ненадолго хватило, и всё равно им спасибо, если бы не они, неизвестно, появилось бы ДСПА — мой самый удачный политический проект.
Оля влюбилась в нацбола, тихого, интеллигентного полуголландца в очках. Его вскоре арестовали за участие в акции в приёмной администрации президента. Оля вначале разочаровалась в НБП, в Лимонове, а потом в идее сопротивления вообще. Кажется, Оля разлюбила и того тихого нацбола.
Оля, Полина, Родион ушли. Но в ДСПА пришли другие: 20-летние мальчишки и 17-летние девчонки. Андрей так пока и не накачал политические мышцы, но, наверное, сейчас его ценность не в этой мускулатуре. А Янек… А Янека убили. Во время предвыборной кампании в Иркутске его застрелил какой-то ублюдок пролетарского происхождения, чтобы взять чемодан с деньгами. Янеку снесли череп, после этого я не переношу словосочетание «контрольный выстрел».
Сентябрь 2006
